Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Пророчество на Ипподроме получает ярко выраженную темпоральную окраску. Это подчеркивается в 64 главе «Заметок», где статуи Ипподрома сохраняют устойчивую связь с прошлым и с будущим. Они одновременно обитают во множестве темпоральных пластов: в далеком прошлом, откуда они родом, в настоящем (где их прошлый смысл утрачен, отсюда попытки дешифровки, предпринимаемые героями «Заметок») и в будущем, на которое они указывают. Таким образом, статуи, воплощающие в себе прошлое, настоящее и будущее, служат материальными маркерами истории Римской империи. Это признают и философы: двое из них, пытаясь расшифровать предсказания статуй, задаются вопросом, кто же их создал. Пелопе спрашивает императора о том, кто сформулировал загадку (problema), и при этом смотрит на ворота, с которых начинаются скачки. Кранос задает тот же вопрос по отношению к статуе обнаженного в шлеме. Этот философ заходит еще дальше: его интересуют детали. Он спрашивает, когда к статуе добавили «осла», и получает ответ: «в то же самое время», когда Валентиниан приказал составить весь этот ансамбль. Своим вопросом Кранос подчеркивает, что объекту (в данном случае статуе) свойственна изменяемость: с ходом истории его могут дополнять или, напротив, лишать каких-либо атрибутов. Таким образом, он говорит о безжалостном ходе времени, которое укрепляет или ослабляет империю, и это укрепление/ослабление находит свое воплощение в визуальных материалах, накапливающихся в таких местах, как Ипподром.

Эта идея особенно справедлива в свете недавних исследований, в которых говорится о сильном чувстве историзма в византийской литературе. Под «историзмом» здесь понимается «осознание долгосрочных и глубоких исторических изменений» и «избегание анахронизмов в оценке прошлого… чувство, что прошлое было в корне иным» [Kaldellis 2007: 1–2]. Именно об этом говорят философы на Ипподроме – ив особенности Кранос: о чувстве, что статуи, усеивающие столицу, полны историзма. Прослеживая прошлое и будущее этих изваяний, философы эксплицитно признают, что перед ними знаки трансформаций, пережитых Византией, которые проявляются в смене императоров и в циклах «создания – разрушения – восстановления», свойственных каждому правлению. Статуя человека в шлеме в таком случае соответствует тому, как Кранос видит будущее Константинополя. Подразумевается, что если бы осла добавили к композиции в любое другое время, предсказание Краноса тоже оказалось бы другим. Отдельные части статуи избегают внимания Краноса, поскольку он стремится расшифровать ее пророчество в целом.

Пророчество и император

Возможно, связь Ипподрома с прорицанием сформировалась из-за увлечения пророчествами, характерного для Византийского двора. Существовали различные способы заглянуть в будущее: леканомантия, гадание на облаках, толкование снов, а также астрология, которая временами оказывалась под запретом [Magdalino 2006: 119-1 62]. В средневизантийский период особой популярностью пользовались сонники (oneirocritica), где, помимо прочего, упоминаются статуи, предсказывающие судьбу. Авторство некоторых таких книг даже приписывалось церковным иерархам и самому императору [Oberhelman 2016: 59, 105, 156, 167; Mavroudi 2002: 242, прим. 30]. Некоторые гадания пришли в Византию из арабского мира – и действительно, в арабских источниках можно встретить упоминания статуй-предсказательниц в связи с Константинополем [Pancaroglu 2003: 31–41]. Однако, как отмечает Пол Магдалино, расшифровка предсказаний, сделанных статуями за пределами мира снов, остается чисто византийским феноменом[86]. Из этого следуют два вывода.