Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

О статуе Януса – Статуя Януса представлена в виде тетраморфа, потому что времен года четыре. Другие представляют, что он держит в правой руке ключ, символ начала года, потому что одновременно открывает год и служит его привратником, а еще его изображают держащим три сотни камушков в правой руке и шестьдесят пять в левой, по числу дней года. Поэтому Лонгин старается изобразить его как Айонариоса, отца времени [Ibid.: 49–51].

Хотя мы ничего не узнаем о расположении статуи и том, кто на нее смотрел (помимо «Лонгина»), в этом фрагменте объясняется, почему Януса изображали тетраморфом и как его видели «другие», причем автор подробно объясняет, что стоит за каждой формой. Подобная же структура (описание и объяснение) прослеживается в главах 3-14. Так, описывается статуя Афины, держащей копье и щит, потому что она «непоколебима и отважна, а своей мудростью способна одолеть любые козни». Шлем Афины символизирует вершину мудрости, оливковая ветвь – чистоту, а голова Горгоны на ее груди – «быстроту ума» [Ibid.: 51]. Подобным же образом описаны agalmata Аполлона, Геры, Зевса, Афродиты, Гермеса, Приапа и других [Ibid.: 49–57].

Эти фрагменты не типичны для византийских книг о статуях или других произведениях искусства. Сам интерес к сопоставлению атрибутов с качествами, которые они символизирует, уже делает «Патрию» особенной. Большинство текстов являли собой примеры куда более цветистых упражнений в экфразисе и отличались (зачастую намеренно) неточностью и эллиптичностью[93]. Читателю предстояло самому нащупать дорогу к описываемому образу, а для этого – проплыть по морю прилагательных, которые скорее передавали впечатление, нежели характеризовали какие-либо конкретные черты. Однако во 2-14 главах «Патрии» определенно видна тяга к точному описанию статуй языческих божеств; авторы считают нужным объяснить, почему у Геры в руках ножницы (метафора чистоплотности), а у Аполлона – лира (метафора гармонии и сотворения жизни) [Ibid.: 51].

Возможно, к подобной точности стремились двое наших друзей из «Кратких заметок» – Феодор и Химерий, – когда они отправились на Кинегион? Кто знает. Этот эпизод с небольшими, но важными изменениями приводится и в «Патрии» [Ibid.: xiii]. Вот он:

О Кинегионе – Раньше на Кинегион бросали осужденных; также там стояло несколько статуй. Когда чтец Феодор отправился туда с Химериосом-хартулярием, он увидел статую небольшого роста и очень коренастую. Пока я дивился на нее, Химерное сказал: «Ты верно делаешь, что дивишься, ведь это строитель Кинегиона». Когда я ответил: «Строителем был Максимин, а архитектором – Аристид», в то же мгновение статуя упала на землю с высоты, нанесла Химериосу сильный удар и убила его на месте. В ужасе я искал убежище в Великом Храме, и, когда я правдиво рассказал о том, что случилось, мне не поверили, пока я не принес клятву. И тогда родственники покойного и друзья императора пошли со мной на Кинегион, и прежде чем они подошли к телу, они подивились на упавшую статую. Некий Иоанн, философ, сказал: «Я нашел под этой статуей рельеф с изображением человека, который будет убит». Когда об этом узнал император Филиппик, он приказал, чтобы статую закопали на том самом месте [Ibid.: 65–67].