Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Однако это становится менее странным, если подумать о том, какую функцию играли изображения в VIII и IX веках в пророчески-эсхатологическом контексте. По словам Пола Магдалино, в VIII веке священные изображения в этой области стали трактовать иначе. Патриарх Герман (715-30) – важная фигура первой фазы иконоклазма – в своей «Historia Ecclesiastica» отмечает, что литургия не несет в себе аспекта свершившегося конца света. Напротив, пишет Герман, ему хотелось бы заявить, что «до конца света еще около 300 лет… и патриарху следует… лишить литургию и, возможно, другие изображения Христа этого духа ожидания, который их окружает, и отмести всякую идею, что ужасающие события, через которые проходит сейчас империя, суть Последние События» (курсив мой. – П.Ч.) [Magdalino 1993: 22–23]. Если усилия патриарха в то время были направлены на то, чтобы лишить иконы их предполагаемой пророческой и/или апокалиптической силы, то вполне логично, что эти функции переходили на другие типы изображения. Этими «другими», как предполагается в «Кратких заметках» и «Патрии», стали языческие статуи, избежавшие преследования иконоборцев именно потому, что не считались священными. По сути дела, они не обладали вообще никаким собственным авторитетом. Однако, и в этом есть ирония, именно статуи бросили вызов императорской власти в то самое время, когда некоторые императоры запрещали и даже разрушали христианские иконы.

Из противостояния с императорской властью статуи выходят невредимыми, а иногда оказываются победительницами. Эта их видимая стойкость, контрастирующая с уязвимостью икон в VIII и IX веках, становится одной из наиболее убедительных причин, почему статуя на протяжении веков сохраняла свое место в визуальном и литературном имажинариуме Византии, хотя большинство изваяний было уничтожено участниками Четвертого крестового похода. Да, столица была усеяна объектами, напоминавшими о христианском спасении, но статуи намечали иную историческую траекторию – ту, что напоминала о долгом веке Константинополя, его императоров и самой Римской империи.

Глава третья История

Христианские иконы упоминаются в византийских хрониках гораздо реже, чем можно предположить, – и не в тех контекстах, где им следовало бы быть, исходя из их предполагаемой важности. Даже если в тексте речь идет о проблемах теологического характера, о мучениках, о строительстве и украшении церквей, автор зачастую обходит молчанием те иконы, которые, возможно, присутствовали при этих событиях. Возьмем, например, Пасхальную хронику VII века, где описывается освящение собора Св. Софии:

…император Констанций Август пожертвовал собору множество даров, великие сокровища из золота и серебра и много покровов для святого алтаря, усеянных каменьями и расшитых золотом; и к тому еще разные золотые занавеси для дверей церкви и множество других, расшитых золотом, для наружных входов; и щедро одарил все священство [Chronicon Paschale 1990: 35].

Возможно, в категорию «золота и серебра» входили и иконы, однако эксплицитно они не упоминаются. При этом автор расписывает назначение покровов (для алтаря, внешних и внутренних дверей) и материалы, из которых они выполнены (украшенные драгоценными камнями, расшитые золотом, золотые)[99]. Может быть, на них были изображения икон, но напрямую

в хронике об этом не говорится. Или рассмотрим другой эпизод, якобы случившийся «в двенадцатый индиктион, при патриархе Константинопольском Сергии <…> было решено, что когда каждый причастится Христовых Таинств, надлежит петь хорал, пока священники в сакристии готовятся заменить драгоценные флабеллумы, дискосы, чаши и другую священную утварь» [Chronicon Paschale 1990: 167].

В этой хронике редко встречается перечисление священных объектов – обычно автор довольствуется тем, что называет церковь или мученика. Но икон среди них в любом случае незаметно. С другой стороны, упоминания статуй встречаются не раз. В длинном разделе, посвященном основанию Константинополя, мы узнаем, что Константин