Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

– Ты была в магазине? – прокричал он мне со своего места отдыха – нашей кровати, окруженной книгами и двумя выпусками «la Repubblica», его итальянской газеты, которые занимали его.

– Да, – ответила я из комнаты для гостей, находившейся через весь коридор, где я заправляла постель и развешивала для них свежие полотенца.

– Ты купила утюг?

– Что? Утюг? Зачем? Я не глажу вещи, – сказала я, направляясь к двери в нашу спальню, чтобы убедиться, что правильно его услышала, и взглянуть на мужа, который считал, что нашему дому неожиданно срочно потребовался утюг.

– Да, утюг. Моей матери нужно будет гладить.

– Серьезно, Саро, ты хочешь, чтобы я пошла и купила утюг в дополнение ко всему прочему? Серьезно?

– Темби, ей понадобится что-то делать в доме. Она не умеет водить машину, она не знает английского, поэтому не сможет смотреть телевизор. Она захочет делать какую-то работу по дому, чтобы как-то провести время. Она захочет гладить.

Да ради бога, подумала я.

– Ладно, Саро, после того как я закончу убирать и заберу твои рецепты на противорвотные лекарства, я поеду мимо магазина с бытовой техникой, чтобы купить утюг. Это должен быть утюг какой-то определенной марки? – спросила я, проявив свое недовольство во всей красе.

– Не будь такой. Ты же знаешь, что я сделал бы это, если бы мог. Но я не могу даже выбраться из этой чертовой кровати без твоей помощи. Я всего лишь хочу, чтобы все прошло как можно проще. О них придется позаботиться. Я хочу, чтобы это время прошло гладко.

Я понимала, что он прав, и тоже желала ему спокойствия и легкости. Он заслуживал этого. Он заслужил время со своими родителями, потому что его жизнь висела на волоске.

Мы забрали их в Международном аэропорту Лос-Анджелеса. Мать Саро здоровалась с ним со слезами, отец поцеловал его в обе щеки. Они видели своего сына в первый раз после химиотерапии и хирургической операции. Перемены в его внешнем виде их потрясли.

Когда мы ехали через Вест-Сайд, мимо центра города, в Голливуд к нашему дому, они разглядывали огни города, нескончаемые потоки машин, различные архитектурные стили и повсеместно распространенные билборды с изображением кумира Лос-Анджелеса – Анджелины. Городской пейзаж был огромен. Мама Саро на заднем сиденье прижимала к себе свою сумочку.

– Ma dov’e il centro? – Но где же центр? – спросил отец Саро, выглядывая в пассажирское окно.

– Здесь нет такого, – ответила я на итальянском. – Это децентрализованный американский город. – Я не знала, знаком ли он с тем, что это значит, какую-то часть меня это не волновало.

– Здесь много маленьких районов, соседствующих друг с другом, – сказал Саро на диалекте, с легкостью сгладив мою грубость.

Я услышала, как вздохнула на заднем сиденье мама Саро. Она была заметно расстроена. Это все было для нее невероятно новым: путешествие, город, обстоятельства. Ее тревога за Саро была колоссальной.

Через сорок пять минут мы подъехали к нашему дому. Я повернулась к Саро:

– Покажи им дорогу.

Затем я осталась сидеть в машине одна. Мне требовалось время, чтобы осмыслить все происходящее. В тишине автомобиля на меня накатили слезы. Я плакала из-за того, что была перегружена и измучена тем, что от меня требовала делать эта жизнь. Тем, что любовь требовала от меня большего, чем я была способна выдержать. Провести месяц с родителями супруга тогда, когда наши с Саро отношения были настолько хрупкими, казалось, находилось далеко за пределами того, на что я соглашалась изначально. Я хотела убежать, я хотела вернуть свою жизнь обратно. Вместо этого я вытерла свое лицо, глубоко вздохнула и открыла дверь машины.

Когда я вошла внутрь, чтобы присоединиться к семье Гулло, первое, что я увидела, – Крос и Джузеппе, блуждающих по нашему дому: они трогали перила на лестнице, открывали наш холодильник, разглядывали фонтан в атриуме. Джузеппе похлопал по сделанным из медной трубы перилам, которые вели наверх. Затем он засунул свою голову в сушилку. Крос сняла свои туфли и погрузила ступни в чулках в ковер.

К тому моменту, как я провела их на второй этаж в спальню для гостей, стало очевидно, что они гордились. Не потому, что дом был исключительно большим или каким-то роскошным. Не имело значения, что у кроватей до сих пор не было перил, а наши прикроватные тумбочки – из «ИКЕА». Это был дом их сына, нечто, что он смог создать самостоятельно как иммигрант в стране, которую лично они считали ошеломляющей и негостеприимной.

Когда я предложила им отдохнуть после более чем двадцати часов путешествия, они отказались.

– Abbiamo portato da mangiare. – Мы привезли продукты, – сказали они в один голос. – Нам нужно их распаковать.

Буквально через несколько минут два из трех их чемоданов были открыты в коридоре на втором этаже, и они начали спорить о том, что приготовить на ужин из тех свежих продуктов, которые они привезли.