Вкус Парижа [Литрес]

– Елена Васильевна, России больше нет, не существует. А Франции не нужны бесконечные нищие адъютанты его величества и проигравшие войну солдаты. Им гораздо нужнее красивые русские женщины, умелые врачи, талантливые художники, музыканты, танцоры, дизайнеры. И рабочие на сталелитейных заводах. Лучшие сыны и дочери России спасаются как могут. Князь Львов, тоже Рюрикович, глава Временного правительства, обувь починял. Княгиня Репнина, урождённая Мусина-Пушкина, с сестрой ресторан открыли. Одна графиня, уж позвольте не называть несчастную, в дансинге за вход в туалет плату взимает. Из офицеров очень мало кто преуспел. Вот Попов разве. Бывший офицер, казак лейб-гвардии Сводно-казачьего полка и кавалер чуть не всех российских орденов. Один из немногих офицеров, сумевших устроиться в гражданской жизни. У него картинная галерея на Фобур-Сент-Оноре.

– А Шаляпин? – разгорячилась Елена. – Он завтра концерт в пользу детей эмигрантов даёт. А Стравинский, балетмейстеры, танцоры? Писатели, поэты, художники? Газеты, журналы выходят. Русские женщины весь парижский мир изменили! – протянула гостю вазочку с засахаренными каштанами. – Воронцова-Дашкова «Имеди» основала, Юсуповы – «Ирфе», бывшая фрейлина Александры Фёдоровны – «Миеб». Мария Ивановна, свекровь Великой княгини Марии Павловны, «Шапку» открыла. С самой Шанель и Жаном Пату соперничают.

– Наши женщины посильнее генералов оказались, – согласился Дерюжин. – Семью кормят и других спасают. У графини Орловой-Давыдовой многие наши мастерицы работу нашли.

Я выдал друга:

– Дмитрий сам в Союзе русских шофёров на добровольных началах учит молодых солдат таксомотор водить.

Он отмахнулся:

– Многие пытаются помочь соотечественникам. Вон Саша, – кивнул на меня, – приём в нашем медицинском диспансере ведёт, это для многих чистое спасение.

Мне тоже досталась мимолётная улыбка жены.

– А если вам скучно, Елена Васильевна, вы можете помогать в Обществе помощи детям русских беженцев, оно тут неподалёку от вас.

– Я с удовольствием, Дмитрий Петрович. Вот увидите, когда вся эта большевистская горячка выдохнется, о вас всех вспомнят, призовут обратно, гордиться вами будут.

Я тоже попытался подбодрить Дерюжина:

– Там столько рушится, погибает, давится: Блок, Гумилёв, Есенин. Интеллигенция выслана, крестьянство уничтожается. Вы тут как отложенное про запас доброе зерно. Пусть хотя бы здесь сохранится.

Боярин горько усмехнулся:

– Доброе зерно, по ветру чужбины рассеянное, в чужую грязь упавшее и в ней сгнившее. Эмиграция многих превратила в обывателей. У большинства чуть не единственное развлечение – ежевечернее пьянство, а вся культура – воскресная литургия в соборе Александра Невского да партия в шашки в Союзе русских офицеров. Хорошую книгу нет сил открыть, не то что показы мод или поэтические состязания посещать. Мы забыты и утеряны для России, а дети эмигрантов и вовсе французами становятся.

Я вспомнил русских детей в Тегеране:

– Скорее, русскими французами, но пусть хотя бы у детей будет ощущение родины. В мусульманском Иране православные русские навеки останутся чужаками. Кстати, знаком ли ты с князем Иваном Куракиным, хозяином антикварной галереи на рю Берри?

– Конечно. Мы через Общевоинский союз знакомы. С Билибиным, он его галерею расписал, вместе из Крыма эвакуировались – только я на «России», а Билибин на «Саратове».

– Сможешь ли завтра утром сводить меня туда? Там будут арт-дилеры, имевшие дело с Люпоном, надо, чтобы меня им представили.

– Да с удовольствием! Елена Васильевна, вы с нами?

Я попытался защитить её от досужего любопытства публики:

– Не стоит. Мне там придётся вести множество длинных и скучных разговоров.

– С радостью пойду, – словно не услышав, заявила Елена. – Буду рада познакомиться с Куракиным и Поповым. Это ведь Куракины – прототипы Курагиных в «Войне и мире»? И ни за что не буду скрываться, когда все газеты пишут обо мне всякие мерзкие выдумки. Но ты, Саша, не волнуйся, мы твоим важным разговорам не помешаем. Мы с Дмитрием Петровичем будем разглядывать рисунки и коллекции.

Я покорился. Было приятно, что мой друг произвёл на жену такое сильное впечатление, хоть и показалось, что не её это дело – приобщать его к местным очагам русской культуры. Но живость Елены и её вновь возникшая уверенность в себе заново привлекли меня.

Уже когда я провожал Дмитрия к автомобилю, он сказал:

– Саша, во всех газетах фотографии этой Марго Креспен. Не хотел при Елене Васильевне, но я её знаю. В варшавском заведении её звали Агнешкой.

– Ты ошибаешься, Марго родилась и выросла тут, во Франции.