Вкус Парижа [Литрес]

– Это она. Польская француженка, её в Варшаве даже «лягушонком» прозвали. Ну, была ещё причина… Неважно, – полковник ухмыльнулся. – В двадцать втором году она приехала в Варшаву из Парижа, искала там своего отца, но он погиб на войне. На фотографии в Le Figaro она держала янтарный мундштук. Я этот мундштук помню и сразу узнал эту её манеру держать его постоянно в углу рта, иногда даже с незажжённой сигаретой. И ещё, – он смущённо потянул ус, – я как-то в пух и прах проигрался и расплатился с ней маленьким браунингом с калибром 7,65.

– Такое оружие у многих есть. И полиция утверждает, что она была в Рамбуйе.

– Может, и так. В любом случае, у нее хватило бы ума избавиться от улики.

Ночью мы с Еленой помирились. Точнее, отложили все недомолвки и претензии. Несмотря на следствие, на укравший Елену Париж, на все наши разлады и проблемы, этой ночью нам было хорошо.

31 мая, вторник

К полудню Дерюжин, вырядившийся ради такого случая в полковничий мундир Первого армейского корпуса, бряцая орденами и медалями, привёз нас в антикварный магазин князя Куракина.

Небольшое помещение на рю Берри было полно посетителей. Елена сразу встретила знакомых, а меня Дерюжин подвёл к хозяину. Князь Куракин беседовал с владельцем картинной галереи Александром Александровичем Поповым. Попов, военный герой и кавалер орденов Святой Анны и Святого Станислава, поблёскивал песне, разговаривал тихим голосом и выглядел чеховским интеллигентом, доказывая, как обманчива бывает внешность. Мы быстро обнаружили, что в 1916 году воевали вместе в районе Ковеля, после этого Александр Александрович охотно представил меня группе немолодых, хорошо одетых мужчин в качестве своего боевого соратника.

Невысокий толстяк с подпёртыми воротничком брылами был Жераром Серро, владельцем галереи «Стиль». Импозантный, статный господин с густой седой шевелюрой, опирающийся на серебряный набалдашник трости, аттестовался куратором Версаля Бернаром Годаром. Третий – полный, лысеющий мужчина в пенсне – оказался нашим знаменитым соотечественником Александром Николаевичем Бенуа.

Я с волнением пожал руку иллюстратору Пушкина:

– «Медный всадник» и «Пиковая дама» для меня навсегда связаны с нарисованными вами образами, уважаемый Александр Николаевич.

Куратор Версаля Годар поддакнул мне:

– А я, месье Бенуа, страстный поклонник вашего альбома Версаля.

Бенуа указал на портрет черноволосой дамы:

– Господа, обратите внимание на этот портрет одной из красивейших женщин в истории России. Защищая её честь, погиб на дуэли величайший русский поэт.

Смахивающий на бульдога Серро бросил на Наталью Николаевну равнодушный взгляд:

– Не в моём вкусе. Я, знаете ли, вопреки сегодняшней моде предпочитаю блондинок. Вон там стоит женщина, которая, на мой взгляд, гораздо более достойна титула красивейшей женщины России, – он кивнул на кого-то за моей спиной.

Я оглянулся – и, конечно, там красовался мой одуванчик. Возле неё уже окопался Дерюжин. Надо отдать ему должное – несмотря на некоторую корпулентность, высокий, с расправленными плечами и в мундире, усатый боярин выглядел внушительно.

– Этот бесподобный шедевр принадлежит доктору Воронину, – пошутил Попов, кивая на меня. – Кстати, Жерар, это по вашей части: шах Персии попросил доктора Воронина посодействовать ему в приобретении кровати, принадлежащей французскому монарху. Господа, позвольте, я одолжу месье Бенуа? Хочу похвастаться моим новым приобретением из собрания Долгоруких.

Серро напрягся, подобрался, подобно фокстерьеру, услышавшему трель охотничьего рожка. Попов и Бенуа отошли, а антиквары, наоборот, придвинулись ко мне, как школьные хулиганы к новичку с посылкой из дома.

Месье Годар обратил на меня черепаший взгляд из-под тяжёлых морщинистых век:

– Месье Ворони́н, так вы тот самый доктор, который так отчаянно боролся за жизнь нашего Ива-Рене?

Со слов медсестры Мартины Тома газеты уже успели изобразить те безуспешные попытки в самом драматическом свете. Но не в моих интересах было преуменьшать свои заслуги перед коллегами покойного:

– Я сделал для него то, что был обязан.

Куратор Годар сокрушённо понурил патрицианскую голову:

– Какая потеря для страны! Никто не умел разыскивать редчайшие экспонаты как Люпон! Для него стулья, кушетки и табуретки, на которых когда-то восседали великие мира сего, материализовались из воздуха.

Серро мимо меня невозмутимо разглядывал Елену:

– Говорят, Ива-Рене ранили, когда он преследовал вашу жену? Выходит, снова красота прекрасной Елены послужила причиной трагедии?

– Это газетные кривотолки. Элен тут совершенно ни при чём. Я, как Пушкин, готов вызвать на дуэль каждого, чтобы восстановить доброе имя моей жены.

Галерист выудил из внутренностей сюртука сигару:

– Извините за откровенность, но я понимаю Люпона. В сравнении с вашей женой Марго Креспен – сущая кикимора.

По сути я был согласен, по форме оскорблён, однако не намеревался обсуждать достоинства моей жены с рыхлым галеристом, да ещё с точки зрения покойного распутника.

– Не вижу причин сравнивать, месье. А вы хорошо знаете мадемуазель Креспен?