Вкус Парижа [Литрес]

– Я встречался с ней только в надежде выяснить что-нибудь.

Она бросила сумочку на стол, села, закинув ногу на ногу:

– Да-да, я даже помню, что именно ты выяснил. Что она амбициозная, отважная и умная. Это стоило того, чтобы весь Париж поверил, что у тебя с ней роман?

Я больше не мог скрывать всю серьёзность ситуации:

– Елена, всё гораздо хуже, чем ты себе представляешь. Я спрятал наш пистолет в лекарствах, которые держу в иранском посольстве, но его обнаружили, и теперь браунинг в Сюрте, у сыскной полиции. Им известно, что я пытался скрыть принадлежащее нам оружие.

Она вытащила сигарету, закурила и упрямо, как ребёнок, заявила:

– Мне плевать. Я никого не убивала и ни в кого не стреляла.

Я сморщился:

– Сигарета правда необходима? Ты видела, с каким трудом я бросил курить. Зачем сама начинаешь?

Она вздёрнула подбородок, отвела прищуренный взгляд к окну:

– Какая тебе разница? Волнуйся по поводу курения Маргариты Креспен.

Я закрыл глаза. Сжав челюсти, сосчитал в уме до десяти, потом сказал:

– Елена, нет ничего более разрушительного для отношений, чем ревность. Ты совершенно напрасно мучаешь себя и меня.

Я знал, что говорил, потому что эта страшная зараза проникла и в меня. До сих пор я гордился Дерюжиным, сам превозносил его, но сегодня они выглядели друг с дружкой такими весёлыми, такими увлечёнными, что я почувствовал себя отставленным в сторону. Зазор между мной и Еленой, с момента прибытия в Париж заполнявшийся взаимными обидами, раздражением и отчуждением, теперь расширился до рва, полного горькой, отравленной, разъедающей жижи обоюдной ревности.

Елена затушила сигарету, встала, прошла мимо, возвратилась с подушкой и одеялом:

– Постели себе в кабинете, пожалуйста.

Я кое-как устроился на узкой, короткой и жёсткой кожаной кушетке, мысленно поклявшись, что не вернусь в спальню, пока она сама не взмолится. И не пошлёт Дерюжина подальше. Я, разумеется, не подозревал Елену в измене, да и Дерюжина ни на минуту не подозревал в попытке соблазнить мою жену. Но таскание по кабакам в обществе деклассированного аристократа – совершенно неподходящее занятие для замужней женщины, подозреваемой полицией в убийстве.

Я лежал, смотрел в потолок и тосковал. Что будет с нами? Кажется, Париж немилосерден к счастливому браку. Но сейчас не время расшатывать нашу лодку. Сначала пусть закончится расследование. Потом мы так или иначе решим все прочие наши проблемы.

В коридоре задребезжал телефонный аппарат.

– Вас вызывает OПE830, – сообщила телефонистка. – Соединяю.

Послышался нетерпеливый дискант Додиньи:

– Ну, убедились насчёт Мишони?

– Вероятно, вы правы. Думаю, вы набрели тут на крупную аферу.

В трубке послышалось что-то, похожее на всхлип:

– Простите, доктор, я… мне нужна минута, – он трубно высморкался. – Это заговор антикваров с целью фальсификации редчайших экспонатов национального достояния. Такого, возможно, ещё не случалось в истории Франции.

– Ага, – босой ногой я пытался подтянуть к себе стул, разговор грозил быть долгим. – Но убивать Люпона его соратники стали бы в одном-единственном случае – если бы он намеревался разоблачить их проказы. А он этого делать не собирался.

Додиньи обиженно засопел:

– Зато я был на грани того, чтобы разоблачить их всех!

Стул грохнулся мне прямо на пальцы. Я застонал от боли.

– В таком случае им было бы проще и выгоднее убить вас.

Он обрадовался:

– Уверяю, каждый из них готов это сделать.

– Их можно понять, вы добиваетесь этого с великим старанием. Но покамест убит Люпон, а не вы.

Я устал, у меня был длинный и неприятный день, жена предпочла мне общество моего друга, я выдворен из супружеской постели, мне осточертело стоять босым в коридоре, пальцы на правой ноге жгла острая боль, я был зол, и меня тянуло спать. На ком-то хотелось отыграться, а Додиньи был тем, на ком это было сделать легко.

Я спросил напрямик:

– Додиньи, какого чёрта вы наврали, что были на балетной премьере?

Он что-то пискнул, но тут же взвизгнул:

– С чего вы взяли? Я там был! То, что пока никто не вспомнил, что видел меня, ещё не доказывает…

– Верно, это ничего не доказывает. Но то, что вы даже не знали, что в тот вечер танцевала вовсе не Спесивцева, а Алиса Никитина, в два счёта доказывает, что вас на балете вообще не было.

Вместо того чтобы смутиться, он впал в бешенство:

– Ну что же, если хотите знать, я наврал про балет! Да, наврал! Потому что был уверен, что все сразу начнут обвинять меня! Всем очень удобно, если Люпона укокошил неудобный Додиньи! И вам тоже! Вам ведь главное, чтобы оставили в покое вашу жену, а Марселя Додиньи пусть вешают сколько угодно!

Этот гнев не заменял оправдания, но оправдаться ему было нечем.

– По-моему, я сделал всё, чтобы расследовать все прочие возможности, в том числе и ваши вздорные обвинения насчёт коллег Люпона.

– Не коллег, а сообщников.

– Допустим, они мошенники и жулики. Но не убийцы. Никто из них не убивал Пер-Лашеза.

– А кто же, по-вашему, это сделал? – с вызовом, необъяснимым обстоятельствами, спросил Додиньи.

Мне даже жалко стало безумца. Может, просто потому, что он был жалким типом. Я уклонился от прямого ответа: