Вкус Парижа [Литрес]

Значит, не антиквары и не Марго. Но не слишком ли поспешно я сбросил со счетов вдову неверного бонвивана? Клэр Паризо позвонила ей через двадцать четыре минуты после того, как Люпон покинул ресторан. От «Ля Тур д’Аржана» до квартиры Люпонов на авеню Монтень километров пять. За двадцать четыре минуты Одри легко успела бы вернуться домой на другой машине или даже на такси. Одри курит «Лаки страйк». И конечно, её подтверждённое Бартелем алиби выеденного яйца не стоило. И всё же я был уверен, что это не она. Вот только никак не мог сосредоточиться и сообразить, что именно оправдывает её. Мелькало и тут же ускользало какое-то зыбкое впечатление или воспоминание о мадам Люпон, что-то в ней самой или в её поступках, а может, что-то из услышанного или вычитанного в газетах, что решительно не укладывалось в образ или поведение убийцы. Оставалось лишь неприятное ощущение, которое мы испытываем, натыкаясь на знакомое лицо и затрудняясь припомнить, откуда оно нам знакомо.

Зато живчик Додиньи наследил повсюду. Валюбер знал о профессиональной и личной вражде Додиньи с Пер-Лашезом и наверняка нашёл в ателье покойного угрожающую записку. Сразу после убийства Додиньи перестал обряжаться в свой примелькавшийся пиджак горчичного цвета с большими роговыми пуговицами. И точно такую пуговицу с клоком клетчатого материала песочного цвета я нашёл рядом с рестораном. Допустим, инспектор не будет спешить судить на основании улик, полученных от меня. Но официант ведь тоже сообщил, что наутро после убийства Додиньи что-то выглядывал неподалёку от входа в «Ля Тур д’Аржан». Что же касается его алиби, оно и до ремарки Серро выглядело не прочнее соломенного домика младшего поросёнка.

Елены дома не оказалось. Я не поленился, дозвонился до билетёрской театра Сары Бернар и убедился, что Серро сказал правду: ведущая балерина, для которой Баланчин поставил эту историю о любви молодого человека к женщине-кошке, внезапно повредила ногу. Её участие уже было анонсировано в прессе, но на премьере 27 мая на сцену вышла другая русская балерина – Алиса Никитина. Лжецов часто выдают избыточные подробности. Балетоман взахлёб восхищался Спесивцевой, а та, оказывается, в тот вечер вообще не выступала.

Да, несомненно, убийца – мой усердный помощник в расследовании Марсель Додиньи. Он наверняка знал, что Люпон празднует выход своего альбома в «Ля Тур д’Аржане». Возможно, он припёрся к ресторану с намерением устроить скандал, а когда заклятый соперник выскочил на улицу, неврастеник поддался пароксизму яростной ненависти и напал на Люпона, помешав тому преследовать Елену. Драка вышла из-под контроля и закончилась выстрелом. Увидев рухнувшего и истекающего кровью человека, Додиньи, который и в обычных-то обстоятельствах не владел собой, запаниковал и скрылся с места преступления, бросив раненую жертву. А когда его заподозрили, стал с жаром сваливать своё преступление на сообщников Пер-Лашеза. Как только Валюбер узнает, что Додиньи солгал насчёт балета, он выжмет из психопата признание, как весенний сок из заломанной берёзы. С Елены будут сняты все подозрения.

Тем не менее мне было жаль бедолагу. Взбалмошный, обуянный маниакальной страстью, раздираемый завистью, желчью, злобой и ревностью, остервенелый защитник обветшавших табуретов вызывал в окружающих брезгливость и инстинктивную неприязнь. Но мне этот искренний фанатик антикварного наследия был всё же приятнее, чем циничный пузанчик Серро, напыщенный дурак Годар, проныра Кремье и декадент Мийо.

Я налил бокал лафита, распахнул оконные рамы, сел на подоконник. Долгий летний вечер золотисто догорал. Внизу шуршали машины, мерно цокала кобыла, тащившая фургон золотаря, где-то далеко прозвенел трамвай, булочник Вернье запер дверь буланжери. Лишь спустя полчаса подкатил автомобиль Дерюжина. Дмитрий выскочил, обошёл вокруг машины, галантно распахнул дверь со стороны пассажира. Сначала вынырнула нога в вискозном полупрозрачном чулке и туфельке с блестящей застёжкой, потом появилось сложное архитектурное сооружение, в котором я признал очередной шедевр жены. Шляпка обменялась парой фраз с кепкой Дерюжина, кивнула, троекратно расцеловалась с хозяином кепки в обе щеки и поплыла к подъезду. По дороге Елена вскинула улыбающееся лицо к окну.

Когда я распахнул ей дверь, от улыбки уже не осталось и следа. Мы оба словно уксуса хлебнули.

– Вы сбежали с выставки и потерялись? – я постарался, чтобы это не звучало обвинением.

– Я проголодалась, но видела, что ты занят разговором, и не хотела тебе мешать. Дмитрий Петрович сводил меня в очаровательную чайную по соседству, она тоже принадлежит князю Куракину. Дерюжин, как везде, оказался там чьим-то командиром, спасителем и дорогим гостем. Нас на убой закормили блинами и пирогами.

Она и меня клюнула в щёку, от неё пахнуло вином.

– Это разумно – появляться в кабаке с посторонним мужчиной, когда все газеты обзывают тебя роковой женщиной?

Её ниточки-брови дрогнули, на скулах выступили красные пятна:

– Не понимаю, почему это менее разумно, чем обедать на террасе «Фландрена» с любовницей Люпона.