Вкус Парижа [Литрес]

– Воробей, пожалуйста, держись. Поверь, я не терял времени зря. Я убедился, что в Люпона стрелял Додиньи. Я уже говорил с Валюбером.

Она обернулась, обхватила меня обеими руками, прижалась ко мне:

– Да-да. Прости, я расклеилась.

Женщины правы: после пронёсшейся грозы озон примирения освежает чувства. Я потёрся щекой о её волосы, вдохнул нежный, родной запах «Арпежа».

– Душа моя, всё будет хорошо. Вот увидишь, сегодня Додиньи арестуют, и весь этот кошмар окажется позади.

Жарко дыша мне в ключицы, сквозь слёзные спазмы она выдавила:

– Всё равно всего уже не поправишь. И в «Шапке», и в «Имеди» отказались от заказов. А на рю Карбон заявили, что мадемуазель Шанель занята. Никто больше не хочет иметь со мной дела.

Я не знал, что сказать. Над ней висит обвинение в убийстве, а она способна огорчаться из-за таких пустяков! Мне же эта новость принесла лишь огромное облегчение: ну и слава богу! Конец этим дизайнерским амбициям, а с ними и всей этой проклятой светской суете. Убийцу арестуют, Елена вздохнёт свободно, наконец-то станет прежней. Весной мы вернёмся в Тегеран, и наша семейная жизнь окончательно потечёт по привычному и блаженному руслу. По вечерам я буду входить в заросший сиренью сад, сквозь листву будут светить кухонные окошки, жена и тёща будут радостно встречать меня, нас будет ждать вкусный ужин, тепло и уют. Елена снова станет счастлива, как была счастлива до Парижа.

Я усадил её на стул, сел перед ней на корточки, положил ей голову на колени.

– Поэтому ты вчера вернулась так поздно и в таком настроении?

– Дмитрий Петрович очень старался помочь. Возил меня по всему городу. Но всё напрасно.

Меня кольнуло, что она искала помощи Дерюжина, но с другой стороны – я ведь и правда весь вчерашний день отсутствовал.

Я поцеловал её руки:

– Пошли их всех к чёрту, любовь моя. Они не нужны тебе. Поверь, я люблю тебя, просто вся эта история сводит меня с ума.

Я стал целовать мокрое, солёное лицо и целовал так долго, как требовалось для того, чтобы доказать свою безмерную любовь, неколебимую верность и неиссякаемую нежность. Через минуту она уже смеялась сквозь слёзы, ерошила мне волосы и шептала что-то ласковое.

Для закрепления результата я поцеловал её в нос и с облегчением спросил:

– А как насчёт кофе?

Она вспорхнула:

– Я купила новый паштет, тебе понравится!

Заварила кофе, порезала сыр, багет, выложила паштет, варенье и круассаны. Из-под халатика торчали бледные щиколотки и стоптанные задники тапочек. Всё это – от впадинки на шее до терракотовых пяток – было бесконечно родным, моим, любимым и никакого отношения к описываемой газетами фам фаталь не имело. Не должно было иметь.

Уже от чистого сердца я продолжал увещевать её:

– Воробей, это не стоит того, чтобы огорчаться. Тебе не нужен никто из этих кутюрье. Хочешь, вызовем к нам Веру Ильиничну? Тебе с матерью будет веселее.

– Нет, я не сдамся. Мне нужно знать, чего я стою, чего стоят мои дизайны.

– Ты и так прекрасно знаешь. В Тегеране у тебя свой магазин и своя клиентура.

– Ну как ты можешь сравнивать? Тегеран – это дыра, где никто не видел ничего лучшего. Мне важно доказать себе, что я не хуже всех тех женщин, которые добились успеха здесь, в Париже.

Вот оно, это жуткое тщеславие современных бабочек, колорадским жуком губящее семейное счастье!

– Твои шляпки очаровательны, уверяю тебя. Ты можешь продолжать их делать, красоваться в них сама и дарить всем, кто согласится их носить, – сказал я как можно веселее, стараясь не вспоминать о застывшей лаве Везувия в дымке вуалетки. – Но прошу тебя, не забывай, что есть и другие радости в жизни! Вспомни, как ты любила наш дом, сколько возилась в саду! А твои обеды?! Мустафа всё время жаловался, что ты изгоняешь его из кухни.

Было очень приятно сидеть летним утром в солнечном луче, вспоминать блаженные времена в Тегеране, вдыхать крепкий, бодрящий запах кофе, набивать рот тающей мякотью багета и представлять нашу будущую безмятежную жизнь.

Но Елена положила нож и с неожиданной решимостью заявила:

– Саша, ты не понимаешь. Той женщины, которая любила ковыряться в саду и белить дом, больше нет. Времена изменились, и изменилась я. Я хотела, я надеялась стать дизайнером, как все эти женщины здесь, в Париже. И мне это нужно, понимаешь? Нужно. Я не могу представить свою жизнь без этого. И никакие пловы и шербеты мне этого не заменят.

Я молчал.

– Ну что ты молчишь, скажи что-нибудь?

– А что я скажу? Тебе же не нужно ни моё разрешение, ни моё одобрение. Ты сама уже всё решила.

Она покачала головой:

– Мне нужна твоя поддержка, очень нужна. Но даже если ты мне не поможешь, я не откажусь от своей мечты. – Встала. – Я иду одеваться. Есть ещё пара магазинов, куда имеет смысл наведаться.

Я чуть не спросил: уж не Дерюжин ли снова будет её извозчиком? Нет, чушь какая-то. Он мой боевой товарищ, мой друг, а она моя жена. Спрашивать такое – ниже моего достоинства. Но отпускать её не хотелось, хотелось, чтобы она убедилась, что моё расследование не было напрасным, что я сумел-таки найти истинного виновника и оправдать её.