Вкус Парижа [Литрес]

– Да, кроме нас и самого Додиньи. Помнишь, как он содрал перчатки после своего выступления, прямо как боксёр после боя? Но мы ведь не травили его.

Некоторое время я смотрел на неё молча, потому что опять как дежавю мелькнуло вчерашнее, утонувшее во сне воспоминание.

Елена заметила, что я застыл, заглянула мне в глаза, заволновалась:

– Что? Что? Ну признавайся. Я ведь вижу, что ты сейчас что-то подумал. В чём дело?

Я откинулся на стуле, заложив сплетённые руки за голову.

– Не знаю, что-то крутится в голове, но столько всякого происходит – ни одну мысль не успеваю додумать до конца.

– Мне страшно, – она поставила чашку, обхватила себя за плечи. – Кто-то при всех отравил Додиньи, кто-то подкинул тебе пистолет.

Голова по-прежнему была ватной, несмотря на крепкий чай.

– Попробуем заново обдумать все возможности. Первое – убийца вчера был в зале. Он принёс с собой браунинг в надежде подкинуть кому-нибудь улику.

– Не просто кому угодно. Имело смысл подкинуть тому, кого уже подозревают, – подхватила Елена.

Между нами снова протянулась шёлковая нить взаимоподдержки и надёжности. Впервые за последние дни я улыбнулся ей от души:

– Ты не только моя жена и мой друг, ты ещё и мой лучший помощник по расследованию убийств.

– Я вообще твоя опора, – Елена улыбнулась, и на щеках тут же расцвели милые ямочки. – Подозревали меня и Додиньи.

– Но подкинули нам, а не Додиньи. Почему? Когда его увозили, он производил впечатление человека, который уже никогда не сможет оправдаться.

Мы вместе перебирали возможности, вместе рассуждали, и это было замечательное ощущение, словно вместе грести или играть в шахматы.

– Потому что это была Марго.

– Ага, неразменный рубль эта Марго. Может, с Додиньи просто не получилось: он всё время был в центре внимания, – я дожевал круассан. – Во всяком случае расчёт, что браунинг найдут в моём пиджаке, провалился. Но, кстати, тайник в секретере ненадёжен: тот, кто подкинул, уже наверняка догадался: если пистолет не обнаружили на выходе, значит, ты спрятала его где-то в зале.

– Надо всё рассказать Валюберу.

– Невозможно. Как мы докажем, что ты вдруг обнаружила орудие убийства в кармане мужа? Вряд ли инспектор просто поверит своей основной подозреваемой на слово. Браунинг надо как можно скорее перепрятать.

– Я могу сходить за ним.

– Тебе опасно там появляться. Твоё или моё появление в аукционном зале не пройдёт незамеченным. Тебя могут там поджидать, а мы даже не знаем кто.

– Не волнуйся, я не сама пойду.

– Тебе придётся просить кого-то рисковать собой, – сказал я, уже подозревая, кого она имеет в виду.

– Я Дмитрия Петровича попрошу.

Так и есть. Моя ложечка звякнула о блюдце.

– Я вижу, вы с Дерюжиным не разлей вода.

– Он сделает это не ради меня, а ради нас. Ради тебя тоже.

– Тогда я сам попрошу его.

– Саш, лучше я. Мне ведь придётся объяснить ему, как найти и открыть тайник.

Я колебался, но лучшего решения не было, сам я уже опаздывал на утренний осмотр в госпитале.

– Ладно, не откладывайте. И ни в коем случае не обсуждайте это по телефону.

Она кивнула:

– Что ты меня учишь? Кто твой самый лучший помощник и твоя опора?

Уже поднимаясь со стула, я спросил:

– А как ты вчера добралась до дома? Тебя кто-нибудь подвёз?

Она замялась на долю секунды, потом отвела глаза:

– Нет, ты что? Я бы ни за что не села в одну машину ни с одним из этой компании! Кто-то их них отравил Додиньи, кто-то подбросил пистолет. Нет уж.

Как именно попала домой, так и не уточнила. Неприятная догадка занозой сидела во мне, но я ещё вчера поклялся не кормить своих демонов. Смахнул прядь со лба, словно подозрения можно было отмести вместе с волосами, небрежно поинтересовался:

– Ты из города сразу домой?

– Не сразу. У меня там ещё встреча.

Опора. Тоже мне опора. Опору эту саму надо было двумя руками постоянно поддерживать, чтобы вместе с ней не рухнуть. Почему прямо не сказала, с кем собирается встречаться? Но раз она промолчала, я не стал выспрашивать.

Взглянул на часы:

– Мне пора бежать. Будьте осторожны, обращайте внимание на всех подозрительных, постарайтесь заметить, не следят ли за вами. До вечера.

Мы оба в этих отношениях потеряли равновесие: то, что раньше было для нас естественно и просто, как пройти по лежащему на траве бревну, теперь стало трудно и опасно, как идти по канату, натянутому на высоте Эйфелевой башни. Оба изо всех сил делали вид, что всё в порядке, но наш семейный мир шатался от каждого слова, поступка, взгляда или мысли. Наш союз становился неустойчивей двуногой табуретки.

Метро, как всегда, способствовало моим размышлениям. Что-то было в мерном покачивании вагона, в бликах тусклого света, в пассажирах, погружённых в собственные мысли или утренние газеты, что позволяло отложить саднящую тревогу и сосредоточиться на расследовании, запутывающемся быстрее клубка в кошачьих лапах.