Вкус Парижа [Литрес]

Я хорошо помнил, как, разговаривая со мной, Додиньи схватил последний бокал с подноса и побрёл с ним сквозь зал, не отпивая. Вокруг была толкучка, движения Марселя, как всегда, были неуверенными и хаотичными, и я невольно беспокоился за костюмы окружающих. Я расслабился, только когда растяпа благополучно донёс напиток до окна и раздался сухой клик стеклянной ножки его флюта о мраморный подоконник. И тут же Додиньи двинулся к креслу и приковал к себе общее внимание. С этого момента к его шампанскому мог подойти любой. Все его недруги толпились у распахнутого окна рядом с бокалом, и никто не обращал на них внимания. Там же курила Одри Люпон, только пару раз выступила вперёд, пытаясь остановить устроенный Додиньи спектакль. Разоблачив подделку, торжествующий эксперт вернулся к окну, а минуту спустя уже валялся скрюченным на полу.

Никто из собравшихся не знал, что Валюбер намеревался арестовать Додиньи незамедлительно по окончании предпоказа. Зато многие ожидали, что неугомонный исследователь артефактов не преминет быть на предпоказе. А кто-то подготовился к этому и подсыпал ему яду.

Несмотря на всю мою неприязнь к Марго, её снова пришлось исключить из числа возможных отравителей. У неё-то как раз были резоны позволить Додиньи вывести покойного махинатора на чистую воду и тем самым напакостить его вдове. Мадемуазель Креспен даже подстерегла ревнителя французской старины и предложила свою помощь. Заодно это позволяло светской бабочке оставаться в центре событий и лишний раз напомнить о себе.

Я увёз Додиньи в больницу, даже не попрощавшись с Еленой. Как она добралась до дома? На метро? Кто-нибудь мог предложить подвезти её. Зал был полон пожилых жуиров, готовых приударить за красивой женщиной, вокруг которой газеты уже устроили сенсационную и двусмысленную шумиху. Я вспомнил фальшивую улыбку её нарисованных губ, её притворный интерес к антиквариату и непритворный интерес антикваров к ней. А она? Приняла бы моя жена любезное предложение подвезти её домой? Или приглашение в ресторан?

От этих предположений под рёбрами запылали уголья. Я тряхнул головой. С недавних пор во мне поселился демон. Он рисовал картины, свивавшие мою любовь в режущий жгут недоверия и ревности. При этом разумная часть моей души знала, что жена верна мне. Но разум шептал так тихо, а шальные эмоции бушевали так яростно, что порой я приближался к помешательству.

Была полночь, я не сомневался, что Елена давно мирно спит в нашей постели. Не сомневался, но, выскочив из вагона на станции «Георг V», невольно ускорил шаг. По лестнице взбежал через ступеньку, и ключ в дрожащей руке не сразу вошёл в замок. Не разуваясь, поспешил в спальню.

Конечно, она спала, рассыпав по подушке золотой нимб кудрей. Как ребёнок, закинула руку за голову. Все мучительные фантазии тут же растаяли, накатила волна раскаяния и нежности. Я поцеловал мягкую ладонь, скинул с себя одежду и прилёг рядом, стараясь не потревожить её сон.

Было душно, тикали ходики, где-то вдали прогромыхал ночной поезд. Я лежал, рассматривая мертвенный свет оконного переплёта. Налетел порыв ветра, занавеска вздулась, запузырилась, потом пошёл дождь, и спальню затопил запах прибитой пыли, мокрого тротуара и выхлопных газов. По асфальту шуршали шины, крякнул клаксон – может, это Дерюжин развозил клиентов дансингов и борделей. После больничной вони рвоты и лекарств, после хрипов больного тихое дыхание Елены, её тёмный силуэт, щемящая сладость её «Арпежа» казались рыданьем скрипки, пришедшим на смену грохоту турецкого марша.

С каким-то нахлынувшим счастьем неизбежности я осознал, что люблю эту женщину, даже когда совсем не люблю. Так это теперь между нами – нестерпимая смесь чего-то родного и дорогого с чем-то враждебным и отвратительным, невыносимая смесь страсти и нежности с постыдной, оскорбительной ревностью и отчуждением. Нет сил жить так дальше, но и расстаться с ней я пока тоже не могу. Мы словно связаны кровеносными сосудами, и кто бы из нас не дёрнулся, острая боль пронзает насквозь обоих. Что будет с нами?

Да ничего хорошего. Как только обнаружится несостоятельность всех обвинений, Елена снова займёт подобающее ей место в парижском мире моды. За «прекрасной русской персиянкой» будет приударять уже не один Дерюжин. Превратить жену в прежнюю заботливую и нежную домохозяйку и вернуться в счастливое прошлое, в золотые тегеранские времена, так же невозможно, как оживить Люпона. И всё же, поскорее бы это закончилось, поскорее бы возникла ясность. Но теперь отравление главного подозреваемого всё запутало, расследование затянется, а я больше ничем не могу помочь жене. Остаётся бессильно ждать заключений Валюбера.

Из окна повеяло сырой прохладой, я натянул на плечи простыню. Уже проваливаясь в дрёму, вздрогнул от внезапной тревоги, как будто вспомнилось нечто важное, но мысль тут же утонула в омуте сна.

2 июня, четверг