Владимир Раевский

Южное солнце, упираясь лучами в верхушки деревьев, клонилось к закату. Жара спадала, но в камере по-прежнему было душно. Раевский устало ходил из угла в угол, с нетерпением ждал, когда его выведут во двор крепости на прогулку. Начальство считало неудобным приставлять на улице к майору караульного, поэтому для его сопровождения были назначены три офицера, поочередно выводившие его. Шагая по комнате, Раевский время от времени поглядывал в маленькое зарешеченное окошко, теснившееся почти у потолка. С наружной стороны, чуть сбоку от окошка, ниже карниза, было небольшое углубление, в котором гнездились вездесущие воробьи. Каждый раз, задолго до рассвета, они шумно оглашали наступление нового дня; устраивали побудку узнику. К их веселой трескотне Раевский уже было привык, но однажды утром он не услышал привычного шума, взглянул в окошко и увидел, что в воробьином гнезде был новый хозяин с синевато-черными перьями. Когда туда забрался скворец, Раевский не заметил. «Вот бродяга, выжил младших братьев», — подумал он. Но несколькими днями позже Раевский убедился, что воробьи, судя по всему, пожалели одинокого, старого и, видимо, больного скворца, уступили ему свой домик, а для себя нашли другой. Скворец жил один. Днем он куда-то улетал, а к вечеру опять, почти всегда в одно и то же время, возвращался. Скворец полюбился Раевскому, он мысленно с ним разговаривал, спрашивал, отчего тот одинок. Сегодня прилет скворца задержался. «Где же ты, мой милый Пелисон?» — думал Раевский. А назвал он его так в знак признательности к французскому писателю Полю Пелисону. Тот, будучи в одиночном тюремном заключении, приручил паука.

Раевский уже подумал, что сегодня его Пелисон не прилетит, загрустил, но через несколько минут за окошком промелькнула тень и что-то стукнуло. Раевский бросился к окну: у гнезда сидел скворец, ему явно не хватало перьев. «Что с тобой, мой милый Пелисон?» И пока Раевский сочувственно разглядывал скворца, тот несколько раз пискнул, вдруг вывалился из гнезда и безжизненным комочком упал на землю. Позже Раевский написал:

Еще удар душе моей.
Еще звено к звену цепей!
И ты, товарищ тайной скуки,
Тревог души, страданий, муки,
И ты, о добрый мой скворец,
Меня покинул наконец!
Скажи же мне, земной пришлец,
Ужели смрад моей темницы
Стеснил твой дух, твои зеницы?

В это время скрипнул замок, дверь камеры растворилась, на пороге впереди караульного стоял офицер Мизевский.

— Пожалуйста, господин майор, на прогулку, — пригласил офицер.

— Ах, как не вовремя вы помешали хорошей мысли, — с досадой сказал Раевский и, положив на стол перо, направился к выходу.

— Надеюсь, что после прогулки, господин майор, она вернется к вам в лучшем виде, — пошутил офицер, пропуская мимо себя Раевского.

За короткое время Мизевский, как и другие два офицера, сопровождавшие Раевского на прогулке, прониклись к узнику чувством уважения. Больше того, они полюбили умного майора, в короткий срок сумевшего открыть им глаза на многое, чего они сами не могли постичь. Теперь они готовы были оказать ему любую услугу.

Офицеров предупредили, что им категорически запрещается что-либо передавать Раевскому, равно как и принимать от него передачи. Сабанеев не разрешал разговаривать с ним во время прогулок.

— Старый дьявол хотел нас запугать, а вы, Владимир Федосеевич, пожалуйста, пишите, что вам угодно и кому угодно, любой из нас отправит по назначению. Сегодня я принес вам интересную книгу, но надобно передать вам так, чтобы никто не заметил, она у меня под мундиром, — сказал Мизевский, постучав пальцем по тому месту, где хранилась книга.

— Спасибо, большое вам спасибо, — поблагодарил Раевский и тут же поинтересовался: — Что сказывают обо мне офицеры?

— Все, с кем мне довелось беседовать, проклинают Сабанеева и с большим сочувствием говорят о вас и о генерале Орлове. Нижние чины очень сожалеют, что его отрешили от дивизии. Сказывают, такого, как Орлов, более не будет.

— А вообще, какие новости? — спросил Раевский, улыбаясь, и тут же добавил: — Хотя восточные люди говорят, что самая хорошая новость — это когда нет никаких новостей, но так не бывает…

— Ах да, я позабыл вам сказать, господин майор, что в городе идет молва, будто Пушкин в Одессе влюбился в графиню Елизавету Воронцову, и многие опасаются, как бы ревнивый граф не призвал его к порядку.

— Вот оно что… Зная пылкий нрав Александра Сергеевича, я это допускаю, как и то, что злобный и подозрительный граф не упустит случая расправиться с Сашенькой. Да, вы правы, это добром не кончится. У графа власть, сила, влиятельные друзья, а у бедного поэта одна слава, которую граф ему любыми средствами старается принизить…

Раевский понимал, что пока Пушкин находился под покровительством Инзова, он был вне опасности. Инзов мог защитить, уберечь поэта от любых невзгод, от любых житейских бурь.