Владимир Раевский

Испытав «прелести» трех крепостей, в которых он провел почти шесть долгих лет, измучившись тоской, изболев сердцем по свободе, сейчас он был доволен: какая ни есть, но свобода. Он не стал ждать, когда с него сорвут погоны, сразу же за прочтением конфирмации сам сорвал их и бросил в сторону.

Жандармский офицер принял Раевского от стражника и повел к повозке, запряженной парой лошадей. Ему предстояло сопровождать его до очередного этапа. В документах теперь Раевский значился как государственный преступник, отправляемый на вечную ссылку.

Подошли к повозке. «Садитесь!» — распорядился жандарм.

Раевский, взволнованно окинув взглядом людей, толпившихся во дворе, как бы прощаясь с ними, подумал о брате, оставшемся в крепости, и только после этого неуклюже залез на повозку, к которой подбежали две женщины и торопливо положили ему на руки свертки. Он не успел разглядеть их лиц и только услышал голос одной из них:

— Вам на дорогу, пан.

Комендант крепости Гуртиг, немец по национальности, перешедший на русскую службу, как и многие его соотечественники «на ловлю счастья и чинов», грозным окриком потребовал женщин удалиться, а сам поспешил навстречу въехавшей во двор карете, в которой восседал генерал Курута.

Маленького роста, круглый, прозванный в офицерских кругах Шариком, Курута имел намерение зайти в камеру к Раевскому и там попрощаться со своим бывшим любимым кадетом, но опоздал. Прощаться при людях он не пожелал, боясь, как бы это не истолковали превратно. Он только бросил взгляд в сторону Раевского и, что-то спросив коменданта, сказал, что он проездом, и сразу же удалился. Раевский видел Куруту и разгадал его доброе намерение. В душе он благодарил его за то, что тот принял участие в облегчении условий содержания его в крепости Замостье.

Проводив Куруту, комендант подошел к жандарму и вручил ему какую-то бумагу. Раевский, воспользовавшись этим, попросил:

— Ваше превосходительство, позвольте попрощаться с братом, быть может, навсегда.

Комендант притворился, что не услышал просьбы Раевского, и взмахом руки в сторону ворот дал знак жандарму выезжать, а сам направился к дому. Раевский вслед ему громко бросил:

— До свидания, выше превосходительство. Может, еще свидимся. Сибирь велика!

Гуртиг ускорил шаг и, наверное, в душе посмеивался над наивным пророчеством Раевского, не подозревая, что судьба уготовила ему еще более суровую участь: через три года поляки повесили ненавистного им коменданта.

Грохоча и подпрыгивая на кочках, повозка выехала за ворота крепости. Раевский продолжал махать рукою провожавшим его незнакомым людям. Повозка приблизилась к повороту на большую дорогу, и позади вдруг послышалось требовательное: «Остановитесь! Остановитесь!»

— Остановитесь! — распорядился жандарм. Через минуту к повозке подбежал запыхавшийся офицер и, бросив на руки Раевскому шубу, сказал:

— Вам будет холодно в одной шинели….

Раевский на минуту растерялся. Но тут же спрыгнул с повозки, спросил:

— Кто вы? Как ваша фамилия?

— Подпоручик Коняев. Носите на здоровье!

Глаза Раевского увлажнились. Он обхватил подпоручика обеими руками и дрожащими от волнения губами прижался к его горячей щеке.

— Спасибо вам, большое спасибо! — только и сумел выдавить Раевский. Подкативший к горлу ком мешал говорить. С просветленным сердцем вскочил на повозку и, пока не скрылась фигура офицера, не переставал махать ему рукой.

— Шуба, видать, дорогая, на волчьем меху, — молвил жандарм.

— Да, да, ей цены нет, она для меня дороже миллионов… — И через минуту продолжал: — Богата добрыми людьми земля русская… — Он вслух несколько раз протяжно повторил фамилию офицера «Ко-ня-ев», а потом про себя сказал: «Надобно запомнить!»

В тот же день поздно вечером ночевать остановились в селе в бедной крестьянской хате. Хозяйка забеспокоилась: никакой постели у нее не было. Раевский поспешил успокоить ее:

— Нам привычно и на соломе спать, было бы тепло…

Тусклый свет каганца едва освещал избу. Раевский развернул подарки, полученные от женщин во дворе крепости, начал угощать хозяйских мальчиков трех и пяти лет. Начал играть с ними. Завернул мальчишек в шубу и объявил им, что шуба из волка. От наигранного страха ребята визжали, а вместе с ними веселился и Раевский. Вечером, когда Раевский раскрывал узелки, он не заметил, как из одного выронил на солому конверт. И только утром, при отъезде, хозяйка подняла его и выбежала на улицу, протянула конверт Раевскому.

Вначале Раевский хотел отказаться от конверта, но тут же сообразил, что он мог быть вложен в один из подарков. Взял конверт, взглянул на надпись на нем и сильно удивился: на конверте было два слова: «Михаилу Лунину». Раевского осенила мысль: «Кто-то из друзей Лунина, зная, что тот осужден на каторгу в Сибирь, послал ему письмо». Жандарм, который был доброжелательно настроен к Раевскому и называл его не иначе как господином, добродушно заметил:

— Еще до места не доехали, а уж письма получаете…

— Да. Видимо, какой-то чиновник узнал, что меня отправляют в Сибирь, решил послать письмо известному купцу Лунину в Омск, так, мол, быстрее. Что ж, довезу…