Владимир Раевский

Лунина Раевский знал. Познакомился с ним в Тульчине. Вспомнил, что во время войны с Наполеоном в 1812 году Лунин просил Кутузова послать его с пакетом к Наполеону; при вручении пакета он намерен был нанести ему смертельный удар ножом, который он специально изготовил для этой цели. Лунин всегда стремился к острым ощущениям. Неоднократно затевал дуэли. На охоте с одним ножом в руках шел на медведя. Не боялся сказать горькую правду в глаза самому императору. Будучи в ссылке, писал сестре: «К полноте бытия моего недостает ощущений опасности. Я так часто встречал смерть на охоте, в поединке, в сражениях, в политической борьбе, что опасность стала привычной необходимостью для развития моих способностей. Здесь нет опасностей. В челноке переплываю Ангару… В лесах встречаю разбойников; они просят подаяния…»

— Скажите, господин Раевский, омского того купца вы тоже знавали?

— Нет, лично не знал, по делам знаком. Мне о нем покойный отец часто рассказывал, — слукавил Раевский.

Письмо Лунину спрятал подальше в надежде когда-либо передать ему.

Спустя много лет, когда Лунин уже отбыл каторгу и находился на поселении, Раевский посетил его и вручил письмо. Увидев на конверте почерк своей возлюбленной, Лунин заволновался:

— Бог мой, так это же от Натали!

Действительно, письмо было от Натальи Потоцкой, девушки, которая оставила глубокий след в душе Лунина.

Твердый, много переживший Лунин, прочитав письмо, прослезился. Это было единственное письмо от любимой. Что сталось с ней — ни тогда, ни позже он не узнал. В 1840 году в письме к сестре Лунин просит ее раздобыть сведения о Наталье Потоцкой: «Желаю особо знать, что случилось с ней… Сколько раз я о ней справлялся, но ты рассказываешь только о мещанах нашего квартала, которые никому не интересны…»

Лунин и не подозревал, что Натальи уже девять лет не было в живых.

После загадочной смерти Лунина в Акатуе дотошный тюремный чиновник, производя опись имущества покойного, нашел в камере несколько книг на английском и французском языках, образ, когда-то принадлежавший Михаилу Бестужеву-Рюмину, и это письмо на польском языке, которое также занес в опись.

По Сибирскому тракту на каторгу и в ссылку беспрерывно вели арестантов. Летом и зимой, днем и ночью. Одних вели в кандалах, а когда кандалов не хватало, что случалось часто, арестантов привязывали по нескольку человек к длинному железному шесту (чтобы не разбежались).

Еще до отправки декабристов в Сибирь, в города, через которые предстоял им маршрут, ушло грозное императорское предупреждение: «Никаких послаблений государственным преступникам в пути». И все же строгость не всегда соблюдалась. «Государственным преступникам» почти везде сочувствовали, многие старались облегчить их нелегкий путь.

Спустя несколько суток Раевского привезли в Московский тюремный замок. Смотритель замка пожилой жандармский офицер в беседе с Раевским сразу проникся к нему сочувствием. Рассказал, что в его замке останавливались четыре офицера Черниговского полка, которых вели на каторгу вместе с уголовниками.

— Вы их случайно не знавали? — поинтересовался смотритель.

— Нет, лично не знал, и ничего не слыхал об их делах…

Еще в крепости Замостье, из письма сестры Александры, Владимир Федосеевич узнал, что брат Петр проматывает наследство. Раевский попросил начальника штаба корпуса генерала Куруту возбудить ходатайство перед гражданским губернатором Курска о наложении запрета на часть наследства, принадлежащего ему.

Курута выполнил просьбу. Более того, он дважды писал Владимиру Федосеевичу о том, как решался этот вопрос. Эти письма Раевский захватил с собой. И когда на этапе пытались присоединить его к этапным каторжанам и отправить вместе с ними пешком, он предъявлял чиновникам письма Куруты, которого все знали как начальника штаба цесаревича Константина, письма неожиданно выручали, отношение к Раевскому изменялось.

В конце февраля Раевского доставили в морозный и заснеженный Иркутск. Привели в дом гражданского губернатора. Губернатор взглянул на Раевского, разговаривать с ним не стал, а велел отправляться в полицию. «В полиции, — вспоминает Раевский, — мне дали особую комнату, где содержались иногда чиновники. Комната была грязная. Клопы и блохи не давали спать. Мне сказали, что я назначен к отправке на Байкал».

Делом Раевского занялся молодой чиновник. Вначале он расспросил Раевского, за что его сослали, а потом развернул какую-то карту и молча долго изучал ее, иногда подымал голову от карты, и его хитрые лисьи глаза пронизывали Раевского. Раевский безошибочно определил, что место его поселения зависит от этого чиновника, который не прочь получить «комиссионные» за выбор приличного места. Сибири Раевский не знал, ему было безразлично, куда отправят. Правда, когда чиновник вначале спросил, где бы он желал поселиться, Раевский попросился в Верхнеудинск.

— Почему? — удивленно спросил чиновник.

— В Верхнеудинске живет на поселении без лишения прав мой знакомый, полковник Муравьев Александр Николаевич, он там городничим.