Владимир Раевский

— Было дело, Терентий Климович, кто же знал что он с поддельной бумагой?..

— С поддельной или казенной, я ваших бумаг, чай, не читаю…

Слушая разговор, Раевский с первых минут узрел, что старик ушлый, из тех, кому палец в рот не клади.

— Надолго к нам? — спросил хозяин, глядя в глаза Раевскому.

— Навсегда! Теперь я ваш, а сколько проживу в вашем доме, договоримся.

— Звать-то как, откуда? — спросил хозяин и распрямил седую нависшую бровь.

— Фамилия моя Раевский, Владимиром кличут. Разжалованный майор, из дворян Курской губернии…

— Ты случайно не из тех, кто царя-батюшку малость припугнул? — улыбнулся хозяин.

— Не совсем из тех, — ответил за Раевского староста.

Квартирант, видимо, понравился старику, и он, глядя на Раевского, предложил:

— Скидывай, сынок, свои мокрые сапоги и ставь вон там, у печки…

Хозяин по-молодецки поднялся с места, сделал несколько шагов, достал из-за печки валенки с обрезанными голенищами, поставил их к ногам Раевского:

— Вот тебе теплая обувка!

— Спасибо вам! — поблагодарил Раевский и начал переобуваться.

— Спасибом, мил человек, лошадей не накормишь, — пошутил хозяин.

Первую ночь Раевский не сомкнул глаз. Нерадостные мысли не отпускали его. Он лежал с открытыми глазами и глядел на небольшое, заснеженное морозом окно, что серело в противоположной стене. Тридцать три прожитых года прошли перед глазами как один день. «Горестное воспоминание о безумно растраченной молодости — все соединилось, кажется, дабы разразить слабое бытие мое», — расскажет потом об этом Раевский. Неужели это конец мечтам, надеждам, стремлениям? Тоска обволакивала душу и тело, сковывала мысль. На улице, словно сочувствуя Раевскому, буйно ревел ветер, то пускаясь до тихого стона, то взлетая вверх с криком неуемной тоски. Только к утру Раевский уснул. Хозяин слышал, как он ворочался, стонал. Утром сочувственно спросил:

— Пошто не спал, Федосеевич? Худая постель аль хворь прихватил? Может, испить чего-либо желаешь? Слышал, как всю ночь ворочался…

— Спасибо за участие, Терентий Климович. Вы верно заметили, что хворь прихватил, но моя хворь особая, и никому ее не излечить. Может, только время поможет…

— Для успокоения души, любезный, тебе надобно отвлечься изрядной работой. Вот, если пожелаешь, утром пойдем дрова колоть. По себе знаю, что всякие там мыслишки можно отвести тяжелой работой…

Раевский понимал, что в рассуждениях хозяина есть резон. Утром вместе с ним принялся за работу. В тот же день, к вечеру, после «изрядной работы», Раевского наг конец потянуло ко сну. Но перед тем достал тетрадь и записал:

Что ж ваша жизнь? Задача без решенья,
Тревожная со смертию борьба,
А будущность — таинственная тьма,
Вопрос и страх, и мрачное сомненье…

Первые дни жители Олонков с опаской и недоверием относились к ссыльному, к тому же прошел слух, что поселенец замышлял убийство самого императора. В те дни только о нем и был разговор. С наступлением темноты крестьянские избы запирались на все запоры. Но уже через неделю о нем пошли иные толки. Желая поближе познакомиться, стали приглашать его на семейные торжества. Вскоре Раевский знал многих жителей Олонков, его же знали все. Спустя некоторое время к Раевскому шли крестьяне. Одни за советом, другие с просьбой написать прошение или жалобу. Для них он был вроде мирового судьи. Обиженные искали и часто находили его поддержку.

Он защищал крестьян от произвола чиновников, которые боялись его, даже не решались появляться в селе. Долго в Олонках пели частушку, которую власти приписывали ссыльному.

За речонкой быстрой
Становой едет пристав,
За ним письмоводитель,
Страшные вор и грабитель,
А за ним на паре
Две урядничьих хари.

Однажды хозяин спросил:

— Ремесло какое-либо знаешь, Федосеевич?

— Ровным счетом никакого. Разве только цо канцелярской части, — грустно ответил квартирант.

— Худо, — выдавил хозяин, почесав бороду. — Ты из тех, кто много знает, но ничего не умеет, а для жизни тепереча лучше, когда мало знаешь, а многое умеешь. Ведаешь грамоту, ну и куда ее? Я грамоту плохо знаю, но умею пимы мастерить, топором и рубанком владею, даже сапоги тачать умею, мне легче твоего… Ежели желаешь, можешь мне пособлять, аль свое хозяйство мыслишь заводить?

— Попытаюсь заводить свое, Терентий Климович.

— Правильно, Федосеевич. Я уразумел, что ты мужик башковитый, у тебя получится, но ежели что покупать вздумаешь, не торопись. Держи совет со мной. Здесь я знаю, что к чему. — Терентию Климовичу квартирант понравился, и сейчас он, будучи в хорошем настроении, продолжал: — Невесту тебе присмотрим. Хорошие девки имеются у того же Середкина. Собственной семьей обзаведешься и скучать перестанешь по своим Петербургам. Места у нас привольные; хлеб и рыба в большом достатке. Проживешь не худо, токмо трудиться надобно…