Его роль в процессе основания Лиги действительно была решающей. Не поддержи Вильсон Лигу, британский кабинет не встал бы на сторону своих интернационалистов и Лига, вероятнее всего, осталась бы очередным неисполненным замыслом. Однако реальная история Вудро Вильсона – это скорее не торжество добра над злом, а набор политических выборов, которые определили характер и полномочия новой всемирной организации, выборов, которые полностью расходились с предыдущей американской концепцией интернационалистских обязательств. В отличие от Элихью Рута и даже собственного предшественника Уильяма Говарда Тафта, Вильсон стремился удержать власть в руках политиков, не передавая ее юристам; он постарался сделать так, чтобы Лига стала форумом для своего рода парламентских обсуждений, а не юридическим трибуналом, выносящим вердикты. Он рассматривал институты как органичные и эволюционные проявления коллективной воли, которые развиваются и укрепляются с течением времени. Вот почему основатель первой в мире организации по коллективной безопасности на удивление мало интересовался коллективной безопасностью, интернациональным правом или собственно этой самой организацией. Решение технических вопросов он переложил на британцев, так что структура Лиги – ассамблея и бюрократический аппарат – была преимущественно плодом усилий Лондона. Иными словами, за культом Вильсона стояло смешение американской миссионерской идеологии и британских имперских расчетов, сочетание власти и перспектив, превратившее Лигу в мостик между миром империй XIX в. и подъемом в XX в. национальных государств.
Не было бы ничего удивительного, если бы Америка XIX в. просто устранилась от европейских интернационалистских инициатив. Федеральная структура США, собственный широкий внутренний рынок, англосаксонская система законов и, прежде всего, неизменно сложные отношения между Конгрессом и президентом – все говорило против сколько-нибудь значительного участия. И действительно, в некоторых областях международного сотрудничества, в частности в сфере определения интернациональных стандартов, Америка была (и остается) в стороне. Однако ни один из вышеперечисленных факторов не был решающим, и с середины XIX в., как мы уже убедились, американские администрации все более тесно ассоциировали себя с интернационализмом. Знаком новой роли, которую США стремились играть в мире, стало проведение в 1881 г. в Вашингтоне первой крупной дипломатической конференции, когда-либо проходившей за пределами Европы; за ней последовали и другие[136]
.Иностранная политика Вудро Вильсона выросла из его приверженности новым формам посредничества и миротворчества, несмотря на то, что они резко расходились с легалистскими принципами. Американская дипломатия, ассоциировавшаяся до 1914 г., в частности, с идеями арбитража, принесла республиканскому госсекретарю Элихью Руту и президенту Теодору Рузвельту Нобелевскую премию мира. Предшественник Вильсона, адвокат, занявший пост президента, Уильям Говард Тафт был еще более горячим ее сторонником. Со свойственной прогрессистам верой в «вечные принципы закона и равенства», убежденный в необходимости учреждения постоянного «суда наций», Тафт работал над договорами об арбитраже с Канадой и Британией. Предвидя сложности, с которыми предстояло столкнуться Вильсону, Тафт решил, что невозможно будет ратифицировать эти договоры – описанные историком как «выдающийся образчик небрежности и политической неуклюжести» – в Сенате. Ему противостояла не только сенатская оппозиция во главе с Генри Кэботом Лоджем, придерживавшимся, как мы говорим сейчас, националистских позиций. Элихью Рут считал планы Тафта слишком решительными и быстрыми – они могли привести разве что к дискредитации легализма. Предшественник Тафта и по-прежнему его мощный политический соперник Теодор Рузвельт счел их просто нереалистичными: арбитражные договоры могли быть полезными между такими странами, как США и Британия, потому что у них имелись общие интересы; при более враждебных или холодных отношениях они не выдержали бы той нагрузки, которую Тафт на них возлагал[137]
.