Власть над миром. История идеи

Контраст между этим новым «концертом сил» и старым Концертом Европы проявился еще более очевидно, когда в начале апреля в обращении к Конгрессу Вильсон объявил об ужесточении отношений с Германией и готовности США вступить в войну. По его словам, целью подобных действий было «защитить принципы мира и справедливости в борьбе против эгоистичной и автократической власти и учредить среди по-настоящему свободных и самоуправляемых народов планеты такой концерт задач и действий, который сможет обеспечить соблюдение данных принципов». Проблемой автократий, в частности прусской монархии, было то, что их правители не учитывали желаний своего народа; Вильсон открыто провозглашал, что США не вступают в войну с «народом Германии». Народ являлся такой же жертвой, поскольку то была «война, похожая на войны, которые велись в те древние, несчастные времена, когда правители не прислушивались к своим народам, а войны развязывались и велись в интересах династий или маленьких группировок амбициозных людей, привыкших использовать своих соотечественников как разменную монету». И далее: «Прочный мирный концерт может сложиться только в условиях партнерства демократических наций. Ни одному автократическому правительству нельзя доверить его поддержание и соблюдение договоров. Это должна быть лига чести, партнерство мнений… Только свободные народы могут прямо и с достоинством идти к общей цели и ставить интересы человечества выше любых узких собственнических интересов». Старая республиканская и демократическая критика Меттерниха и Венской системы ожила и применялась в новых условиях 1917 г.[146]

Во многом подобно людям 1848 г. Вильсон говорил на языке религиозных убеждений. Выдающийся протестантский теолог Джордж Дэвид Геррон, разделявший характерную для Вильсона смесь протестантской эсхатологии и национализма Мадзини, говорил о войне как о сражении «между черным и белым принципами правления, каждый из которых стремится владеть миром». Бежавший из США после скандального второго брака в Геную, а затем в Женеву (чтобы быть ближе к духу своих героев, Мадзини и Кальвина), Геррон, пожалуй, самая красочная фигура из всех президентских конфидентов, описывал войну в Европе как борьбу между христианской этикой любви и сатанинской – эгоизма и конкуренции. Вильсон, с восторгом писал он, рассматривает «законы любви… как единственный подлинный общественный базис, единственную национальную безопасность, единственное основание для мира во всем мире… Он горячо надеется, он божественно помышляет сделать так, чтобы Америка, проснувшаяся наконец от своего национального самолюбования, стала грандиозным христианским апостолом и повела мир в Царство Божье». Такой портрет перекликался с собственными представлениями Вильсона, в которых он выступал как заключительное и главное звено в длинной череде американских борцов за мир, стремящихся донести слово Божье до падшей Европы[147].

Тем не менее у президента теология сочеталась с глубокой приверженностью политическому прагматизму. Этому способствовали как убедительные тактические соображения, так и философские склонности: вильсоновский идеал политики как совещательной по сути подкреплял его верность – в духе элитизма – демократии и общественному мнению как фундаменту любого политического порядка. С того момента как США вступили в войну, Вильсон предпочитал избегать любых дебатов о целях войны. Это стало сложнее после того, как в конце 1917 г. большевики захватили власть в России, начали антивоенную пропаганду и стали призывать к «демократическому миру». Как и сам Вильсон, они обвиняли в развязывании войны секретную дипломатию и старые элиты, однако шли дальше, чем он, разрывая дипломатические протоколы, денонсируя старые договоры, публикуя секретные документы и передавая сведения о переговорах Троцкого с немцами репортерам. Советы стремились к всеобщему миру, а для этого, чтобы и на другие правительства началось давление с целью остановить войну, обращались в первую очередь ко «всем воюющим народам» и только потом к их правительствам[148].

За большевиками последовали американцы и британцы. Новости о том, что новые российские лидеры ведут переговоры с Германией (мирные переговоры Ленина и Троцкого с немецкими властями состоялись зимой 1917–1918 гг.), заставляли их делать все возможное, чтобы страна продолжала войну. Вильсон предупреждал, что «голоса, настаивающие на том, что войну нельзя заканчивать мщением в любом виде», эксплуатируются «германскими интриганами, чтобы сбить русский народ с пути». Вслед за ним британский премьер-министр Ллойд Джордж высказался против аннексий и в пользу национального самоопределения.