Власть над миром. История идеи

Сам Ленин называл Лигу «смердящим трупом» и «союзом бандитов со всего мира против пролетариата». Казалось, будто борьба Макса и Мадзини 1860-х гг. разворачивалась заново, но в гораздо более серьезном масштабе: в каком-то смысле вся холодная война стала продолжением старой борьбы концепций XIX в. о международном порядке, которые некогда озвучили обедневшие ссыльные в Лондоне, но позднее подхватили самые влиятельные государства мира. Тем не менее на практике дело обстояло по-другому. Коминтерн официально просуществовал более двух десятилетий, но по мере того как большевизм полностью подчинил себе СССР, а перспектива скорейшей мировой революции померкла, официальная позиция советских дипломатов по отношению к Лиге и ее членам стала более терпимой и приобрела даже примирительный тон.

Война большевиков с поляками и патовая ситуация, последовавшая за ней, стали поворотной точкой: Ленину пришлось осознать, что революция в остальной части Европы обречена на провал. Когда британцы в 1920 г. попытались своим посредничеством положить конец русско-польской войне, советский комиссар по иностранным делам приветствовал их инициативу, но воспользовался ею, чтобы лишний раз утвердить позиции нового государства. Он заявил, что Россия не признает вмешательства «группы правительств под названием Лига Наций» и, безусловно, не принимает предложения Лиги выступать в качестве арбитра в международных делах, не касающихся ее членов. «Советское правительство ни при каких условиях не признает за группой держав право брать на себя функцию верховного суда над всеми государствами мира»[214]. Такая относительно примирительная позиция укрепилась двумя годами позднее, когда Россию пригласили принять участие в конференции по международной экономической реконструкции в Женеве. Комиссар по иностранным делам Георгий Чичерин – полиглот, выходец из богатого аристократического рода дипломатов и юристов, – постаравшись забыть о своем заключении в лондонской тюрьме Брикстон, высказался там за сотрудничество и сосуществование «старого социального порядка и нового порядка, рождающегося ныне», а также предложил принять участие в «пересмотре Пакта Лиги Наций с целью превратить ее в настоящую Лигу Народов»[215].

Из его идеи ничего не вышло, но эра непримиримости Советов явно осталась в прошлом. К середине 1920-х гг. капитализм в Европе стабилизировался, однако стало ясно, что Лига не может способствовать подавлению революции. В Индии и Египте глобальная революционная война ослабела: ожидания Коминтерна касательно дальнейшей борьбы за социализм в Персии, Армении, Турции и, прежде всего, в Китае, где поражение в 1927 г. оказалось особенно болезненным, не оправдались, а количество членов партии в этих странах стало быстро сокращаться. Негритянское бюро Коминтерна подстрекало африканцев к восстаниям, но за пределами Южной Африки не было коммунистической партии и революционных движений. Попытки мобилизовать черное население Америки под девизом национального самоопределения в южных штатах потерпели провал. По мере того как принципы Коминтерна утрачивали привлекательность, все больше советских торговых делегаций отправлялось в европейские страны; правительства начали признавать большевиков как легитимную власть в стране. В СССР отвергающая логика большевистского международного права уступила место приспособлению и прагматизму, так что в конце 1925 г. Москва ответила согласием на приглашение Лиги участвовать в планировании всеобщей конференции по разоружению[216].

Это не означало, что Коминтерн отошел на второй план. Наоборот, наследники Ленина активно стремились урвать свой кусок пирога, налаживая дипломатические отношения с европейскими державами, несмотря на то, что поддерживали коммунистические партии и антиколониальные националистические движения по всему миру. В середине 1920-х гг. благодаря мастерству Вилли Мюнценберга антиколониализм оказался в центре деятельности Коминтерна. Брюссельская конференция – Мюнценберг специально выбрал этот город, чтобы разоблачить преступления бельгийцев в Конго, – и Берлинская лига за борьбу с империализмом на время объединили европейских антиимпериалистов, путешественников и колониальных националистов, таких как Неру и Чан Кайши. Однако эти пропагандистские мероприятия, пускай и успешные, не имели под собой прочной основы, так что Сталин и его окружение не восприняли их всерьез[217]. В середине 1920-х гг. Москва уже разочаровалась в перспективе цепочки революций в азиатских странах; большинство жителей Центральной Азии к тому времени уже поняли то, что другим станет ясно позднее, – что безопасность для Москвы дороже революции и что из-за этого баланс сил в Европе всегда будет высшим приоритетом.