Власть над миром. История идеи

Эта отсылка вызвала короткий всплеск интереса к тому, что на самом деле подразумевала доктрина Монро. До и после падения Франции сам Гитлер утверждал, что добиться мира можно только путем соглашения между основными державами о том, что каждая будет управлять в собственном пространстве. «Америка для американцев, Европа для европейцев» – вот его цитата, относящаяся к июню 1940 г. В следующем месяце пресс-секретарь Рузвельта практически подтвердил эту идею, неосторожно заметив, что правительство США считает возможным применение «доктрины Монро на всех континентах». Однако два дня спустя его поправил Корделл Халл, госсекретарь, объяснивший, что доктрина Монро «не содержит даже в скрытом виде никаких намеков… на гегемонию США». (Год спустя, вскоре после того как Атлантическая хартия подтвердила англо-американскую приверженность универсализму, самоопределению и реконструкции нового либерального порядка, британский министр иностранных дел Энтони Иден еще раз подчеркнул, что заявление Рузвельта – Черчилля «полностью исключает гегемонию или территориальное лидерство на Востоке или Западе»[223].)

Шмитт затронул болезненную тему. Его концепция доктрины Монро подчеркивала особую важность гегемонии, и подходила она к Америке или нет – а большинство не-нацистов считали, что подходила, – гегемония являлась центральной идеей, вокруг которой немцы в Третьем рейхе выстраивали свое видение мирового правления. Вышедшая в 1938 г. «Гегемония» Генриха Трипеля, консерватора, отставного профессора международного права, вместе с работами Шмитта легла в основу германских представлений о Европе в первые месяцы после падения Франции. Трипель считал лидерство одного или нескольких государств единственным способом восстановить единство в Европе. Задача эта ложилась на Рейх в партнерстве с фашистской Италией; остальные державы должны были вступить с ними в союз, а все прочие попадали под протекторат. Гегемония, таким образом, отражала чуждую понятиям равноправия конституциональную структуру нацистского Нового порядка. Нацистские политики, конечно, были куда менее образованными и велеречивыми, чем Трипель. По словам главы пропаганды Иосифа Геббельса, в будущем и речи быть не могло о том, чтобы какие-то «захудалые мелкие страны» действовали независимо или забывали свое место в Новом порядке[224].

Однако думать о Европе изолированно было уже нельзя – сам Шмитт, в частности, предлагал «мыслить планетарно». В сентябре 1940 г. дипломатические следствия глобального применения новой доктрины легли в основу трехстороннего пакта между Германией, Италией и Японией – «тех, кто завтра будет руководить реорганизацией мира» (выражаясь словами французского маршала Петена). В соответствии с преамбулой к пакту, условием, предшествовавшим любому долгосрочному миру, являлось то, что «всем нациям выделялось соответствующее место». То, что эта достаточно размытая формулировка подразумевала систему иерархии, а отнюдь не равенство между государствами, становилось ясно из первых двух статей, где лидерство каждого из участников в отдельном регионе – Италии и Германии в Европе, Японии в «великой Восточной Азии» – признавалось остальными. Союз обещал быть непростым: Гитлер искренне верил, что размах притязаний Германии сравним с традиционной американской гегемонией в Западном полушарии и долговременным контролем Британии над ее колониальными территориями. Поэтому его отношение к успехам Японии было двояким, особенно с учетом провала Британии в Азии, и он всегда воздерживался от того, чтобы разыграть антиколониальную карту в Азии и на Ближнем Востоке.

Что касалось самих японцев, они приветствовали новую региональную политику тем сильнее, чем критичнее становилось отношение мирового сообщества к Лиге. Во многом подобно Шмитту, сторонники паназиатства в Японии в период между двумя войнами воспринимали Лигу как прикрытие для группы, обеспечивавшей, по их словам, «поддержание статус-кво». Британцы и французы, утверждали они, поддерживали «так называемую демократию как свой общий принцип, а Лигу Наций – как ширму для решения собственных проблем и замаскированной защиты своих интересов». Марксистский философ Фунияма Син-ичи относился к тем, кто считал предполагаемый универсализм Лиги всего лишь инструментом для удержания стран и народов Восточной Азии от объединения. Он настаивал на том, что «новый интернационализм» превзойдет Лигу, которая просто настраивала государства друг против друга, включив их в процесс региональной интеграции. Мыслители данного толка считали войну Японии с Китаем, а затем ее вступление в более широкий мир возможностью создать мощную «прогрессивную» восточноазиатскую модель под предводительством Японии, которая обеспечит альтернативную региональную парадигму в мироустройстве в целом[225].