Власть пса

Филу повезло, что городской костюм уже был на нем – в воскресенье ночью он как раз ему понадобился, хотя, разумеется, по такому случаю мистер Брон с удовольствием открыл бы двери универмага. Стояли ленивые, погожие деньки бабьего лета. Густым и душистым сделался воздух, пропитанный дымкой далеких лесных пожаров. Время зимних забот о кормежке скота еще не наступило, так что многие в тот понедельник были свободны. Своих представителей прислали все магазины, где закупались Бёрбанки, и те, где они ничего не покупали, также предусмотрительно прислали своих. Разумеется, явилась и делегация из банка. С детьми и женами приехали владельцы ранчо. Многие женщины нарядились в меха из местных животных – бобров, лис, каменных куниц, которые ради подарка на Рождество были пойманы для них супругами и отданы на выделку столичным скорнякам. Похороны, как обычно в этих краях, назначили на два пополудни, и потому по окончании церемонии гости рассчитывали чудно отобедать в «Шугар Боул» или, может, в гостинице, а после устроить пару прелестных визитов, ведь многие из них только и видели друг друга, что по таким особенным поводам.

Хлопоты о выборе гроба легли, разумеется, на плечи Джорджа. Сквозь выходившие в проулок окна похоронного бюро Бэкера едва пробивался свет. Окна не мыли нарочно, чтобы зеваки не глазели без толку на последнее пристанище усопших – облагороженные поддельным серебром ящики из непонятной древесины. Здесь же имелся и дорогой гроб из красного дерева, заказанный специально ради пары-тройки семей, подобных Бёрбанкам.

– Не надо включать свет, – пробормотал Джордж. – И так все видно.

– Крепись, – подбадривал его Бэкер.

– Я в порядке. Возьму вон тот.

– Отличный выбор. То, что нужно для хорошего человека. Я знаю, Джордж, ты хочешь, чтобы все прошло как подобает.

Церковь пахла углем и старым деревом. Гости, не принадлежавшие епископальной – эскалопальной, как называл ее Фил, – общине, сетовали на отсутствие панегирика. Так много, говорили они, можно было сказать о Филе – о его уме и дружелюбии, о том, какой он был простой и нечванливый, как он играл на банджо и как звонко звучал его вистл, о его ребячливом задоре и поделках, которые он творил своими сильными, израненными и обветренными руками: маленьких стульчиках, вырезанных из дерева, и вещицах из кованого железа. Оставшаяся на ранчо миссис Льюис проронила слезу над грибком для штопки, которым однажды порадовал ее Фил.

Старики, чтобы не оставаться на ночь в Херндоне, с кладбища отправились прямиком на поезд. Им нечего было сказать другим, и они хорошо это понимали.

– Не хмурься, – наказывала Старая Леди Старику Джентльмену. – Ты ничего, ничегошеньки не мог сделать. Все мы такие, какие есть, поступаем, как должно, и заканчиваем так, как того требует судьба.

– Могу я напомнить тебе о том же? – ласково заметил Старик.

– Так много было цветов…

Хватило бы, чтобы украсить каждую палату в херндонской больнице, даже осталось бы немного на приют для бездомных.

– Я смотрел, как ты поцеловала Роуз.

– Ах, теперь мы зовем ее Роуз? Смотрел, значит? Что ж, ясно.

– Тогда я и заметил, что на тебе нет колец.

– Колец? Ах да.

– У тебя чудесные руки. Всегда знал, ни к чему тебе эти кольца.

– А ей и подавно. Впрочем, иногда они вполне уместны. Как символ, может быть? Но спасибо, мне очень приятно. Я видела, как она выходит из машины, подает руку Джорджу и вдруг как посмотрит на него. Такие они оба славные. Я подошла и говорю: «Вот, держи…»

В их распоряжении было просторное купе в оливково-зеленом скором поезде на Солт-Лейк-Сити, где Старая Леди смогла поплакать наедине. Только она перестала, как Старик Джентльмен поднялся с места и, еле удержавшись на ногах, когда поезд качнуло на резком повороте, достал из сумки две колоды карт с фамильной монограммой и нажал на кнопку; появился улыбчивый проводник, принес столик и поставил его в купе. Сидя у окна вагона, Бёрбанки играли в «русский банк», и, как бы ни разгонялся поезд, воздушным шариком на веревочке следом за ними скользила круглая луна.

– Я будто всегда знала, что случится что-то странное.

– Да уж, ничего не понять. Но ты сама говоришь, что ждала чего-то подобного. Ты всегда была доброй и терпеливой, не забывай об этом.

Старая Леди вдруг наклонилась вперед и стала заламывать трясущиеся руки.

– Доброй! – Голос ее дрогнул. – Да есть ли в мире что-то, кроме добра?

– Нет, ничего нет.

– Знаешь, – чуть улыбнулась старушка, – Рождество мы проведем вместе с ними. Она настояла. Я такой старой себя чувствовала.

– По тебе не скажешь, уверяю.

– Разве? С другой стороны, со мной всегда был ты. У меня есть ты, как у нее есть он. Ей всего тридцать семь.

– Непросто тебя бывает понять.

– Правда? – Она подняла голову и заглянула в глаза супруга.