Властелин колец

К исходу следующего дня Фродо полегчало, и он опять развеселился, будто и не помнил о вчерашней тьме. После этого дни полетели быстро и приятно: путники скакали, не торопясь, часто останавливались в рощах, где листва краснела и желтела на осеннем солнышке. Наконец подъехали к Заверти; близился вечер, и тень горы темно лежала на дороге. Тут Фродо заспешил и проехал мимо, не взглянув на гору — только опустил голову и плотней завернулся в плащ. Той ночью погода изменилась — с запада подул ознобный ветер, стал накрапывать дождь, желтые листья срывались с деревьев и мотыльками порхали в воздухе. Когда они подъезжали к Усаду, ветки были совсем уже голые, и густая пелена дождя скрывала селение.

Бурным, слякотным вечером одного из последних октябрьских дней пятеро путников одолели косогор и подъехали к Южным Воротам Усада. Ворота были закрыты наглухо; дождь сёк лица, по низкому сумеречному небу неслись тучи, и сердца путников замерли: они ожидали приема потеплее.

Они успели уже вдоволь накричаться, когда привратник, наконец, выполз — с дубинкой на плече. Смотрел он испуганно и подозрительно, но, когда увидел, что это Гэндальф, а с ним — четыре хоббита, хоть и странно одетые, просветлел.

— Заезжайте! — сказал он, отпирая ворота. — Не стоит мешкать на улице, на ветру и холоду, ради новостей — вечер сегодня сырой. Но старина Хмель не откажет вам в приюте — вот в «Пони» обо всем и услышите.

— А ты потом услышишь там всё, что скажем мы, — засмеялся Гэндальф. — Как Горри?

Привратник нахмурился.

— Сгинул, — сказал он. — Но лучше вы поспрошайте Хмеля!.. Доброй ночи.

— И тебе! — отозвались они, въезжая.

За оградой, вдоль дороги, вытянулся низкий сарай — из него высыпали люди и глазели на них через забор. Они миновали дом Бита Осинника — изгородь вконец покосилась, окна были забиты.

— Не пришиб ли ты его тем яблоком, Сэм? — раздумчиво проговорил Пин.

— Да нет, вряд ли, господин Пин, — сказал Сэм. — Но вот что мне хотелось бы знать — так это что сталось с беднягой пони. Я его частенько вспоминаю — и как тогда волки выли.

«Гарцующий Пони» совсем не изменился — по крайней мере, на первый взгляд; сквозь занавески в нижних окнах пробивался свет.

Они позвонили; Ноб приоткрыл дверь и выглянул; увидев, кто стоит под фонарем, он завопил:

— Господин Пахтарь! Хозяин! Они вернулись!!

— Неужто? Они у меня узнают!.. — донесся голос Пахтаря — и он возник на пороге со скалкой в руке. Но тут он увидел, кто такие эти «они», и черную мрачность его лица сменили удивление и восторг.

— Ноб! Дурошлёп шерстоногий! — закричал он. — Ты что, не мог назвать старых друзей по имени? Не пугай ты меня попусту, времена-то какие!.. Ну, ну! И откуда же вы? Правду сказать, не ждал я вас, совсем не ждал: ушли-то ведь в Глухоманье с Бродником этим, а Черные Всадники — по пятам. Но я рад вас видеть, а Гэндальфа — и подавно. Входите! Входите! Комнаты, конечно, те же? Они свободны. Большинство комнат свободно, чего уж скрывать, всё равно сами увидите. Я присмотрю за ужином: чтоб поскорей. Рук вот только не хватает — ну и времечко!.. Эй, Ноб, телепень! Кликни Боба! Ах, да, совсем запамятовал: ушел же Боб! Домой ушел! Ну, значит, ты отведи пони в конюшню, Ноб! А ты, я думаю, сам поставишь туда коня, Гэндальф. Чудное животное, как я сказал, когда впервые увидал его. Ну, входите! Будьте как дома!

Говорил Хмель Пахтарь по-прежнему и, казалось, жил, как и раньше, в вечной спешке и суете; однако вокруг никого не было: тишь да гладь. Из залы доносились негромкие голоса — два-три, не больше. И лицо трактирщика, ясно видимое в свете двух свечей, которые он зажег и нес перед гостями, покрывали озабоченные морщины.

Он вел их по коридору к той самой комнате, где они провели тревожную ночь больше года назад; они шли за ним, немного обеспокоенные, потому что ясно видели, что старина Хмель прикрывает улыбкой какое-то лихо.

Дела были не те, что прежде. Но они ничего не спрашивали.

Как они и ожидали, Пахтарь заглянул после ужина узнать, все ли понравилось. Понравилось, конечно: ни пиво, ни яства в «Пони» хуже не стали.

— Не стану предлагать вам войти в залу, — сказал Пахтарь. — Вы, должно быть, устали. Да и народу там сейчас немного. Но если б вы могли уделить мне полчасочка перед сном — я с удовольствием потолковал бы с вами наедине.

— Именно этого мы и хотим, — ответил Гэндальф. — Мы не устали. Мы вымокли, продрогли и проголодались, но ты нас уже излечил. Садись! А если у тебя есть табак — мы тебя благословим.

— Если б вы спросили чего другого, я был бы счастливее, — вздохнул трактирщик. — С табаком у нас плохо, только тот и есть, что сами вырастили, а из Края — забыли, как и пахнет. Ну, поищу, может, что и сыщется.

Вернувшись, он выложил на стол неразрезанную пачку: ее хватило бы друзьям на день-два.

— Это наш, — сказал он, — и лучший. Но с табаком Края-то ему не сравниться, я это всегда говорил, хоть во всем остальном я стою за Усад.