Властитель мой и господин

И попросил меня пойти на Christie’s с ним вместе. Когда я пришел, торги уже начались, зал полон, ни одного свободного места. Так что я остался стоять у входа в углу, рядом с фотографами и операторами и далеко от Васко – он сидел в третьем ряду, я узнал его со спины по джинсовой рубашке. Чтобы он понял, что я тут, я написал ему смс: обернись, написал и отправил, но его телефон, видимо, был в самолетном режиме или с выключенным звуком, а может, он не услышал вибрацию звонка в кармане, – не знаю, только он не обернулся, верней, обернулся не сразу.

При входе мне вручили каталог с описанием, номером и исходной ценой каждого лота. Аукцион начался со стула эпохи Людовика XIV, доставленного в 1789 году – не самый счастливый год его правления – в замок Монтрёй, который король подарил своей сестре Елизавете, не предполагая, что пять лет спустя она закончит жизнь разрубленной на две неравных части: тело на скамье, голова в корзине палача, – вот что, подумал я, случается, когда заказываешь для своего дворца четыре стула “из резного бука” (так утверждалось в каталоге), а у людей за стенами, ограждающими парк и восемь гектаров садов, нет и корки хлеба.

Лот номер шесть, часы “Патек Филипп” 1955 года, был продан за семьдесят пять тысяч евро. Экран показывал часы “Патек” и цену в разных валютах – не только в евро, но и в долларах и фунтах, юанях и иенах, в рублях и даже в швейцарских франках, так что каждый мог легко следить за ходом торгов, будь он американец, англичанин, китаец, японец, русский или владелец кругленького счета в Женеве, – а перед ним, за кафедрой красного дерева, на которой золотыми буквами было написано название почтенного аукционного дома, священнодействовал аукционист, встряхивая пепельно-седой шевелюрой и мастерски орудуя молоточком слоновой кости с эбеновой рукояткой, похожим на палочку с кусочком маршмэллоу, который поджаривают на костре: каникулы, летняя ночь, дети сидят у огня и поют старинные песенки.

Следующие лоты, ампирные часы с маятником и ваза-ароматница попурри в неоклассическом стиле, были проданы быстро, настала очередь топ-лота; фотографы сняли крышки с объективов, операторы настроили камеры, зал набился битком, кроме галеристов, антикваров, букинистов и прочих профессионалов, тут было полно профанов – людей состоятельных или просто любопытных, которые хотели поглазеть, а притягивал всех лот № 12, ради него все и пришли, – все, кроме меня (я пришел ради Васко) и Васко (он пришел ради Тины, но Тины-то не было).

Между тем она могла бы тоже прийти, я бы даже сказал, удивительно, что не пришла, учитывая ее безмерную любовь к Верлену и Рембо, ведь далеко не каждый день выдается случай увидеть револьвер, из которого один поэт стрелял в другого. Это и был лот № 12: уникальный лот, возгласил аукционист, шестизарядный лефоше калибра 7 мм, изготовлен в Льеже около 1870 года, серийный номер 14096 – тот самый, из которого 10 июля 1873 года в Брюсселе Поль Верлен чуть не убил Артюра Рембо.

Я часто думаю о том дне. И словно вижу перед собой тех двоих: голубоглазого лохматого Рембо и Верлена, который держится за рюмку и рассеянно глядит вдаль, как на знаменитой картине Фантен-Латура, с той только разницей, что они не на пирушке “Дрянных мальчишек”[33] в компании поэтов, чьих имен никто не помнит, тех, что старательно нанизывали стих за стихом, зарабатывая себе славу и не догадываясь, что получат ее благодаря тому, что как-то раз попозировали художнику, сгрудившись в углу стола вместе с Верленом и Рембо, – теперь эти двое в Брюсселе, на Гран-Плас, в “Доме пивоваров”, неподалеку от Галерей Святого Юбера и от оружейной лавки Монтиньи, где утром того же дня Верлен приобрел револьвер, – из него он через три дня, если к нему не приедет жена, собирался застрелиться, о чем твердит Рембо, опрокидывая стакан за стаканом, а Рембо, опрокидывая свой, молчит, ему все надоело, он хочет обратно в Париж, о чем пока не говорит Верлену, чтобы его не расстраивать, – просто молчит и смотрит на Верлена, потом встает и тянет друга за рукав и подставляет ему руку – пошли! – и вот они идут в гостиницу “Виль-де-Куртре” на улице Брассёр, где снял номер Верлен. Пришли. “Ах, ты уходишь, получай же!” – Верлен выпускает две пули, одна попала в пол, другая – в кисть Рембо. Вскоре Верлена арестовывают на перроне вокзала, с револьвером в руке.

И вот он, этот револьвер.

На аукционе Christie’s, на столике, в двух шагах от пюпитра, справа от аукциониста, который оценил его неимоверно высоко: исходная цена – восемьдесят тысяч евро, сказал аукционист, и тут же на середину зала, в пространство меж рядами стульев вышел какой-то человек, Васко же именно в этот миг заглянул в свой мобильник.

Тот человек носил зеленую шляпу и темно-синюю куртку. Позднее я узнал, что это был директор гостиницы “Артюр Рембо”, знакомый Тины и Васко. Синяя куртка сразу перебила торги, объявив зычным голосом – как раз пока Васко, прочитав смс “Обернись”, оборачивался, – объявив сто двадцать тысяч.