Четыреста тридцать четыре тысячи пятьсот, поправил меня Васко. Да не волнуйся, я кое-что придумал. Зато теперь мне
16
А вот это недурно, сказал следователь.
И как с ним не согласиться? Это стихотворение было намного лучше всех остальных в тетрадке Васко. Кто бы спорил! Сам Васко, спрятав гордость в карман, признался бы, что стихи не его, а Арагона. А в любовных стихах никто – ни Дю Белле, ни Ронсар, ни Лабе, ни Верлен, ни Рембо, ни Малларме, ни Мюссе, ни Сапфо, ни Шенье, ни Шедид, ни Элюар, ни сам Аполлинер – ему в подметки не годится, причем любовь Арагона имеет имя – Эльза.
Прекрасно, просто прекрасно, восхищался следователь, он прочитал стихотворение вслух, и я догадываюсь, что он думал: невозможно, немыслимо, думал он, чтобы человек, написавший такие стихи, замыслил убийство. Я промолчал. Ради Васко не стал уточнять, что стихи написал Арагон, а он только заменил Эльзу на Тину.
Прошло два месяца, с тех пор как Васко приобрел револьвер, и жизнь его превратилась в какую-то абсурдную математическую задачу, не имеющую решения: пусть в сутках двадцать четыре часа, и пусть семь из них, ночью, Тина спит; какова вероятность того, что Васко встретит ее на улице, учитывая, что она выходит из дому три раза в день: первый – утром, чтобы отвести детей в сад, второй – около полудня или чуть позже, выпить кофе или же рюмку белого вина, смотря по настроению, внутри кафе или на террасе, смотря по погоде: если солнце, то на террасе, а если дождь, то внутри; и третий – забрать детей, – так какова для него вероятность увидеть ее, пусть тайком, пусть на миг, если он каждый день проходит мимо ее дома только один раз?
Точно не знаю, но думаю, ответ таков: вероятность ничтожно мала. Двадцать четыре часа – это тысяча четыреста сорок минут, из них надо вычесть семь часов сна, получается, семнадцать часов, то есть тысяча двадцать минут, в течение которых Тина предположительно может выйти из дому. Конечно, в определенные часы шансы встретить ее возле дома или чуть дальше, на углу бульвара были неизмеримо больше, чем в другие, например, по утрам, между восемью и девятью, когда она водила детей в сад, или в конце дня, когда она их приводила обратно, но в это время Васко запрещал себе проходить мимо ее дома, это, считал он,
Еще он частенько появлялся там часов в двенадцать ночи.
Тина с Эдгаром жили на четвертом этаже солидного дома, окно гостиной выходило на бульвар Курсель, и снизу, даже с противоположного тротуара увидеть обитателей квартиры, если только они сами не подойдут к окну, было невозможно. Но ночью в окне горел свет, и это доказывало Васко, что Тина дома. Она там, за кадром, читает или слушает музыку или же учит роль. Несколько минут Васко молча стоял под окном, думал о Тине, мечтал, а потом возвращался домой.
Эдгар решил продать квартиру. Тина ее любила, но Тину никто не спрашивал, Эдгар так и сказал: тебя никто не спрашивает после всего, что ты сделала, и она, пристыженная, не возражала. Для нее переезд был возможностью начать все сначала, а для него – урвать с паршивой овцы шерсти клок: цены на недвижимость росли, и “чудное гнездышко напротив парка Монсо” (заголовок объявления), купленное три года назад за шестьсот тридцать тысяч евро, теперь выставлялось за восемьсот. Объявление висело в витрине агентства по недвижимости, а агентство было в двух шагах от квартиры, которую Васко тут же узнал благодаря Верлену: помимо описания, расположения, цены и уровня энергоэффективности, в нем была фотография гостиной с огромной библиотекой и увеличенным портретом Верлена – тем самым, который я подарил Тине, – среди книг.
Васко открыл дверь агентства, здравствуйте, я хотел спросить: вот та квартира, “чудное гнездышко”, она все еще продается?
Да, отвечал низенький агент в пиджаке и водолазке цвета хаки, сейчас владельцы уехали на выходные, и мы как раз организуем показ завтра утром. Хотите взглянуть?