Властители душ: Иисус из Назарета, Мухаммед пророк Аллаха

Наступил полдень, когда из Мекки показались первые всадники, это благородные корейшиты, которые должны начать церемонию. Во главе их скачет Абу Софиан, шелковая бахрома его седельного покрывала ниспадает почти до земли. У начала долины он останавливается, сходит с лошади. Делает пару шагов, меряет глазами расстояние, нагибается за камнем. Сбрасывает бурнус, поднимает камень, вращает его вокруг головы обнаженной коричневой рукой…

— Эй, сатана! — кричит он и бросает камень. Следит за ним, наклонив вперед голову. Камень проносится вихрем в воздухе и ударяет посередине в каменную глыбу. Тоненькое дребезжание напоминает звон разбитого стекла.

— Эй, сатана! — рычит толпа. — Эй, сатана!

Абу Софиан отходит, другие становятся на его место. Камни летят по воздуху, ударяются о скалу.

— Эй, сатана! Мы отрекаемся от тебя, мы презираем тебя, сатана!

Теперь знать выполнила свой долг, и к этому приступает простой народ. Беспорядочно летят камни. Многие из паломников не попадают в цель, они бросают слишком близко. Перед черной глыбой возвышается гора маленьких голышей. Все фанатичнее звучат крики: «Сатана, сатана! У тебя нет власти над нами, ты не можешь ввести нас в заблуждение! Мы загоним тебя обратно в преисподнюю, мы побьем тебя камнями, проклятый сатана!»

Омаяд, снова закутавшийся в бурнус, прислонившись спиной к седлу своей лошади, следит взглядом за ярким действом. Толстый торговец зерном из Теймы пытается уже в десятый раз попасть камнем в сатану, но бросает все время слишком близко. Люди смеются и горланят. «Долг исполнен, — молвит он и поворачивается к Ибн Могире, стоящему рядом с ним и вытирающему мокрый от пота лоб, — обычай выполнен. Народу — это в удовольствие! Остальные могут изгонять сатану до глубокой ночи. Я еду назад».

Ибн Могира согласен. Заботливо расправляет он покрывало от солнца по плечам и шее и машет, чтобы привели его лошадь.

В этот миг раздается крик, подхваченный многими одновременно. Негр, только что хотевший швырнуть камень, испугался, и выпущенный им из рук камень с шумом падает вниз. У черной каменной колонны, прислонившись к ней спиной, стоит человек!

На нем светлый тюрбан и зеленый бурнус. Лицо бледное, плечи опущены, как будто несут груз…

Абу Софиан прищуривает глаза, чтобы четче видеть. «Мухаммед — думает он. — Кто еще это может быть, как не этот фанатик?»

Сзади из зарослей дрока кричат несколько одиноких голосов: там еще не заметили фигуру у скалы: «Эй, сатана! Эй, сатана!»

— Эй, сатана! — Крик исходит от мужчины, стоящего у скалы, и, кажется, что камень вдруг обрел голос. — Вы забиваете камнями сатану! Однако знаете ли вы, что делаете? Не с этой скалой должны вы бороться, не на нее должны обрушивать свои проклятия! На сатану в ваших собственных душах направьте свою ненависть!

Теперь все узнают в говорящем Мухаммеда. Они знают его, перед Каабой и у священного колодца в Мекке обращался он к чужеземным паломникам и из-за праздника ему не смог никто воспрепятствовать. Они тогда лишь высмеяли Мухаммеда и его соратников.

«У вас больше не осталось доверия к вашим богам? — издевались паломники из Накхлы. — Вы должны избрать себе нового пророка, чтобы совершать паломничество в Мекку?»

Теперь, разумеется, никто не смеется, и даже у самых злостных зубоскалов пробежал мороз по коже. Абу Софиан вонзает зубы в нижнюю губу и с силой затягивает петлю поводьев на локте, пока боль не становится нестерпимой. «Мы должны были бы побить его камнями», — думает он.

— Если вы проклинаете сатану, — продолжает Мухаммед, — как получается тогда, что ваш Бог не хочет прислушаться? — Его громкий голос разносится по долине. — Как получается, что вы меня, который прославляет слово Божье, презрели? Все, что вы делаете, — ложь! Есть у вас мужество показать себя такими, какие вы есть в действительности! Есть ли у вас мужество поступать так, как хотите! Не сатану хотите побить вы камнями, на посланника Божьего направлена ваша ненависть! Я здесь, корей-шиты! Я здесь, народ Ятриба, Накхлы, Джидды, Танфа! Берите камни! Бросайте их! Швыряйте их! Здесь стою Я!

— Глупец… — ворчит Абу Софиан сквозь зубы, это звучит не презрительно, а гневно.

Ибн Могира со своей стороны взволнованно дышит.

— Мужества у него не отнять, — говорит он, неохотно признавая это.

«Если сейчас кому-нибудь в голову придет мысль бросить камень, — размышляет Абу Софиан, тогда за ним пустилось бы все стадо, и все подумали бы, что этим служат богам… Его жизнь висит на волоске. Один-единственный должен прокричать: «Сатана!» и взять в руку камень…»

Мысль, что он мог бы сделать это сам, не пришла Омаяду в голову. Он не палач, в здравом разуме он не станет убивать беззащитного. Это должен сделать кто-то другой, тот, у кого кровь стучит в висках, который действительно видел бы в человеке у скалы сатану — он должен первым бросить камень.

Нет. Здесь нет никого, кто мог бы это сделать. Народ стоит так тихо, что всем слышно, как наверху опрокидывается чаша водоноса…

— Видишь, посланник божий, — крикнул Абу Софиан издевательски, — мы лучше, чем ты думаешь. Мы не желаем тебе смерти.