Влюбленный бес. История первого русского плагиата

Напомню вкратце тем, кто читает с конца и не знает сюжета, – в пушкинской повести, неизвестный рассказчик (в котором отчасти виден сам Пушкин) вспоминает историю дружбы одного молодого ветреного юноши Павла с немолодым бесом Варфоломеем. Павел не подозревает, что его друг – черт, что его фальшивая дружба, помощь деньгами, ночные попойки и прочая опека основана на тайной ревности беса, который влюбился в девушку, в которую в свою очередь влюблен молодой Павел и та отвечает ему взаимностью. Девушку зовут Вера, она ангельски чиста и живет с вдовой-матерью в уединенном домике на северной стороне Васильевского острова. В те годы это была окраина Петербурга. Именно ангельская чистота и непорочность девушки привлекли беса, который принялся сначала караулить ее у церкви после окончания службы. Затем, втершись в доверие юноши, Варфоломей на правах старшего друга попадает в дом Веры. Первый шаг сделан. Пытаясь разлучить любящие сердца, бес знакомит беспечного Павла с красавицей-графиней, которая недавно овдовела и вернулась в Петербург из далеких краев. Графиня на самом деле чертовка и заодно с Варфоломеем водит за нос молодого героя. Она играет пылкую страсть. Павел увлекается дьяволицей и совсем забывает о Вере. Тут его место в домике на окраине, а заодно и сердце Веры занимает Варфоломей. Между тем, рассказчик подчеркивает: бес искренне влюблен в ангела девушку, бес пытается сойти с тропы зла и готов жить по законам любви, но, намекает повествователь, Божий Промысел не дает черту сойти с назначенной стези: черт не может творить добро. Именно в этом богоборческая суть пушкинского замысла: может ли змея не жалить, а целовать? Может ли зло переменить свою природу против Промысла? Оказывается, нет, не может. На судьбу Веры сыплются несчастья и пагубы: умирает мать Веры. Над одром покойной Варфоломей требует руки и сердца любимой, но с одним условием – жить без венчания в церкви, он обещает ей царство света, (отчасти повторяя известную сцену Евангелия, где Сатана, подняв Христа на гору соблазняет Спасителя), и Вера, прозрев, вдруг узнает в нем черта. Ее отвращение при этом так велико, что разгневанный бес сжигает дотла бедный домик вместе с Верой и покойницей. Веру чудом спасает из полымя кухарка. А местный священник принимает сироту в свой дом, где она умирает от потрясений на руках раскаявшегося Павла. В конце концов, молодой человек тихо сходит с ума.

Эту динамичную, с поворотами сюжета типично пушкинскую историю Титов начинает самонадеянно переделывать с самого начала и, следуя своим пошлым представлениям о прозе, и не обладая чувством прекрасного, приступает с длинного сырого зачина…

«Кому случалось гулять кругом всего Васильевского острова, – начинает ползти раком к завязке действия дилетант, – тот, без сомнения заметил, что разные концы его весьма мало похожи друг на друга. Возьмите южный берег, уставленный пышным рядом каменных огромных строений и северную строну, которая глядит на Петровский остров и вдается длинною косою в сонные воды залива…»8

Как все это длинно, варено, картофельно!

А начало у Пушкина всегда хлопает как бич дрессировщика, заставляя сюжет сразу стать на задние лапы:

«Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова».

«Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался?»

«Участь моя решена, я женюсь».

Титов в зачин космической драмы ставит пейзаж в духе романного начала, не понимая, что никакого начала у Пушкина не существует. Пушкин всегда начинает с конца, в той точке, когда все уже давным-давно кончилось и осталось только лишь вспомнить то, что бесповоротно случилось. Пушкин начинает свой огляд в память в том самом месте, где уже нельзя выпрыгнуть ни автору, ни его героям из лодки сюжета, летящей прямиком в сгиб действия перед водопадом фабулы. Начало у Пушкина всегда окутано пеной и шумом падения в водоворот событий.

Что ж, я постарался восстановить динамику зачина.

2. Пушкин всегда писал главами, которые по порядку четко отделялись друг от друга римскими цифрами. Каждая из таких частей заключала в себе целокупный эпизод и писалась в ключе единого настроения. Эти настроения были различными.

Титов же записал повесть одним безобразно длинным непрожеванным куском, в котором слиплось в кашеобразное тошнотворное месиво 9 глав Пушкина (считая краткое заключение). Титов в силу бездарности не смог увидеть ясную геометрическую разбивку поэта. Между тем это не представляет особого труда. Каждая часть имеет в себе завязку, кульминацию и развязку. И написана в том или ином эмоциональном и тональном ключе.

Вот эти части.

Первая часть род авторского пролога к повести.

Пушкин бродит по окраине Васильевского острова. Он полон меланхолии. Он вспоминает историю, которая случилась здесь несколько десятков лет тому назад. Ему важно обозначить этот сюжет как историю о тех, кого уже нет. Все герои давно покойники.

Этот же меланхоличный акцент Пушкин поставит позже прологом к тексту «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Здесь слово «покойного» подчеркнуто даже в самом заголовке.