Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

На этот раз маршал де Пелиссар командовал войсками лично. Но если неизвестный дворянин вышел на прогулку еще с рассветом, если герцога Энгиенского удалось все-та­ки вытянуть из постели, то этот великий воин никак не мог стряхнуть с себя сон ранее, чем в полдень или хотя бы в одиннадцать часов.

Причина была простая: умственные интересы маршала были столь обширны и разнообразны, что сосредоточиться сразу на чем-то одном было ему не под силу. Кроме того, предписаннная знаменитому пациенту диета предполагала регулярное употребление ночью целебного напитка из по­догретого вина, испанского лимона и корицы. Маршал неу­коснительно придерживался предписаний до рассвета, по­сле чего можно было уже положиться на трезвую ясность мысли.

Но между мучительной ночью и безмятежным днем не­обходима была пауза, и эта пауза заполнялась сном.

Утром 19 мая было решено дознаться, каковы будут приказы этого величайшего из всех военачальников, кото­рых знавала когда-либо Франция до появления Гувьона Сен-Сира.

Поручение было дано старому служаке-немцу капитану Пифткину, которого христианнейший маршал ценил за су­ровость языка и пламень его дыхания.

— Косподин маршал, — осведомился капитан Пифт­кин, — гавалерию можно ли бускать?

Ответом на этот похожий на конское ржание вопрос было урчание с постели. Но если Паскаль улавливал целую гамму оттенков в покашливании Пелиссона, то адъютант Пифткин желал уловить либо да, либо нет.

Ему показалось, что он извлек из этого знак согласия.

—  Так значит мошно идти в атагу? Легкий посвист послужил ему одобрением.

—  В атагу всей гавалерией?

От адского храпа содрогнулась палатка.

Капитан Пифткин отвесил поклон. Свидетель неприяз­ненной выходки маршала накануне, он надеялся заслу­жить в этот вечер честь разделить яйцо всмятку со своим предводителем.

В результате вся кавалерия левого крыла бросилась очертя голову в атаку. Достигнув испанских позиций, ло­шади брызгали пеной. Задыхаясь от непомерной гонки, рассеявшись по причине спешки, кавалерия немного по­медлила, затем отпрянула и столкнулась с французской пехотой, которая тоже перешла в наступление.

Пехотой командовал Ла Ферте-Сенектер. Но он, не­смотря на замешательство в рядах своих воинов и невзирая на удары испанцев, вовсе не желал отступать. То и дело избегая смерти, он метался в гуще схватки, как простой солдат.

Внезапно всадник в черном выскочил из вражеских ря­дов и поскакал прямо на него. Ла Ферте хотел скрестить с всадником свое оружие, но черный всадник уклонился в последний момент от удара, вышибив у него из рук шпагу.

Ла Ферте выхватил пистолет и выстрелил.

Не успел еще рассеяться дым, как он почувствовал, что чья-то железная рука отделяет его от лошади, швыряет на землю, и он ощутил холод клинка на горле.

— Сдавайтесь, господин де Ла Ферте, — произнес на чистом французском языке всадник.

Ла Ферте помотал головой в ответ.

— Приказываю сдаться во имя Франции, сударь, она нуждаетя в таких солдатах, как вы.

Подавленный властным тоном победителя, предпола­гая, что это один из его соотечественников, которые с такой пользой служили в рядах испанцев, Ла Ферте сдался. Вне­запно порыв ветра приподнял поля шляпы, и лицо черного всадника открылось.

—  Господин шевалье д'Эрб… — воскликнул Ла Ферте. Все те же железные пальцы сжали ему руку:

—  Господин Ла Ферте… Ваша жизнь за мою тайну. Разбуженный запахом пороха, который безотказно

действует на обоняние воина, маршал Пелиссон откинул в это мгновение полог своей палатки. Пуля тотчас пронзила его правую руку.

Но если знаменитый астронавт своевременно позабо­тился о том, чтоб в его обозе состояли Нога № I и Нога № 2, то он не подумал о Руке № 1 и № 2.

И это лишило его возможности отдать один из тех спа­сительных приказов, которые неизменно роились в изоби­лии в его голове, например, поджог леса, построение ежом, замыкание бреши, охват с фланга, просачивание в ряды противника или еще что-нибудь столь же полезное.

Не мог он также и продиктовать свою волю писарю, так как, всецело подчиняясь уже известному нам режиму, был не в состоянии обрести дар речи.

Этот двойной чисто механический сбой знаменитого ловца побед оказал неблагоприятное действие на подчи­ненные ему войска.

События на правом фланге в эту минуту были неизвест­ны, и поэтому все действия юного герцога Энгиенского рас­сматривались скорее в качестве забавных трюков, в то вре­мя как решение главного вопроса зависело, как полагали, полностью от маршала Пелиссара. И когда из двух рук у него осталась всего одна, на лицах офицеров изобразилось отчаянье.

Все они посчитали сражение проигранным и предложи­ли отступление.

И лишь достойный Сиро, чью решимость нам доводи­лось наблюдать двумя днями ранее, воспротивился предло­жению.

Клоду де Летуфу, барону де Сиро было в ту пору трид­цать семь лет. Он уже сражался под началом Морица де Нассау, Валленштейна и Густава-Адольфа — суровая шко­ла, возглавленная отборными вождями своего времени.

Сиро желал продолжать сражение, но оказалось, что он без поддержки. К счастью, он заметил д'Артаньяна.