Вместо матери

— Не очень-то… А главное страшно… прознали многие… Боюсь, не обыскали бы…

— Да… Вам, мамаша, надлежит по Лубянке почаще прогуливаться… для привычки.

— А ну тебя… Типун тебе на язык… Дурень.

— Мамаша! К чему же такие слова!

В дверь постучали.

— Кто там?

— Варвару Петровну можно видеть?

— Можно.

В комнату вошел худой человечек в дрянной шубенке, в шапке и в сапожках из зеленого бобрика.

Он подозрительно поглядел на Рвача, но тот ухмыльнулся:

— Я свойский.

— Рафинаду можно? Фунтиков пять!

Варвара Петровна покосилась на Рвача.

— Можно… только… вы оба выйдите… Мне тут при вас шарить неудобно.

— Ох, шалавая мамаша.

— Что ж, выйти можно.

Они вышли за дверь и стояли молча в темном коридоре, прислушиваясь к глухой возне, происходившей в комнате.

— Ну, скоро, что ли?

— Идите…

Варвара Петровна держала в руках мешочек с сахаром…

— А сколько стоит?

— Две тысячи!.. Дешевле, чем на рынке!

Человек грустно вынул деньги.

— Ох, скоро, видно, помирать.

— Поживем еще! Покуда мамаша существует, не помрем!

— Да… а денег где взять?

— Вот это, конечно, другой вопрос.

— Сахар свесили на безмене, и человек ушел, вздыхая.

— Я бы и без сахара прожил, да вот жена…

— Конечно, дамы сладкое обожают…

Дверь затворилась.

Рвач подмигнул.

— Клиентура.

— Да, он у меня кое-что покупает…

— Эх, мамаша, не делом вы занимаетесь.

— А что?

— Да так, при ваших способностях нешто это дело. Одно баловство на продовольственной почве.

— Почему же баловство.

— А потому что не портативный продукт. Ну, вы только рассудите: например, эти ваши подушки… Да что подушки. Я ведь знаю… в кивоте мыло держите… в комоде пшено… а вот это уж всего хитрее.

Он подошел к графину с водой.

Варвара Петровна слегка побледнела.

Рвач вынул из графина пробку и понюхал.

— Чистейшие градусы… Вот за это не похвалят..

Он чуточку отхлебнул.

— Мда… крепкий чорт… Ох, расстреляют вас, мамаша. Вот разве что не догадаются… Больно открыто стоит. Ох, и хитрая вы, мамаша…

Он отхлебнул еще немножко и добавил.

— А только это все баловство… В случае обыска вам действительно полная крышка.

— Ну, а чем же торговать?..

— А вот чем.

Он протянул ей свою ладонь.

На ней сверкал крупный брильянт, должно быть, очень дорогой. Откуда он его вынул, неизвестно. Казалось, все время держал зажатым в руке.

— Видала? Сто тысяч… Раз, два три…

Рвач покрутил рукой.

Брильянт исчез.

— Ловко? Могу, как фокусник, деньги зарабатывать.

Он покрутил еще раз рукой — брильянт появился, покрутил еще — брильянт исчез.

У Варвары Петровны разгорелись глаза.

— Неужели сто тысяч?

— В аккурат. Восемьдесят владельцу, двадцать себе… Это вот дело.

— А откуда их достать?

Рвач вдруг стал серьезен.

— Если хотите, мамаша, в самом деле этим заняться, так я вас могу к себе в компаньоны.

Рвач чуточку отхлебнул.

Он понизил голос.

— Нашел я одного человечка… Дворянин такой бывший, аристократ, одним словом, полнейший… а теперь бедствует. Знакомство у него — все княгини да графини и также, конечно, по нынешним временам все голодные. А брошек этих самых, сережек, ожерелий у них тьма тьмущая. Их-то, конечно, бриллианты-то, не угрызешь… деньги нужны для продуктов… Ну они и продают… через моего знакомого человечка… Стало быть, источник-то у меня есть верный… А вот насчет сбыта туго… Денежных людей знаю мало.

— Таких-то и я не знаю…

— Теперь, мамаша, самые богатые люди, конечно, огородники… а у вас под Каширой…

Варвара Петровна усмехнулась.

— А ведь правда… Только ведь он сюда не ездит. К нему надо ехать.

— Ну а что ж… Зашили в юбку, да и айда… Только уж, конечно, мешков с собой никаких не брать.

— Конечно…

— Он ведь богатый, знакомый-то ваш?..

— У-у! Страшные деньги! Куда девать, не знает… Деньги-то ведь все падают.

— Вот самое и дело… Этот светляк я уж имею куда продать. А будет у меня на этих днях целая брошка тысяч на триста… вот ежели бы ее…

— На триста тысяч?

— А что? Думаешь, не осилит?

— Конечно, осилит… У него и на миллион пороху хватит.

— Ох, золотой человек… Так вот, мамаша, тысяч по пятнадцати заработаем… А продукты эти, мой совет, поскорей ликвидируйте… Опасный номер.

По улице в это время прогудел автомобиль и вдруг резко остановился чуть не под самым окном.

Оба поглядели друг на друга.

Резкий звонок.

Оба вздрогнули.

В коридоре послышалась какая-то возня.

— Здесь живет гражданка Глухова Варвара Петровна?

Голос был твердый, решительный.

От этого голоса захолонуло сердце, и спекулянты с ужасом пробормотали: «обыск!»

— Вот здесь она живет, — сказал кто-то в коридоре.

В дверь сухо и отчетливо постучали.

— В… во… войдите…

Вошел военный с револьвером у пояса и в остроконечном шлеме.

Такие вот как-раз Варваре Петровне иногда по ночам снились. Она побледнела и затряслась.

Во сне такой военный обычно прямо подходил к подушкам, тыкал в них пальцем и говорил:

— Ага! Мучицей промышляете?.. Тэк! Тэк!

И затем (во сне) медленно начинал расстегивать кобуру револьвера.

Раскрыв рот и вытаращив глаза, Варвара Петровна неподвижно смотрела на вошедшего.

Но, к ее удивлению, он обернулся и ввел в комнату двоих детей — девочку лет тринадцати и совсем маленького мальчика.