Вначале будет тьма // Финал

– …И говорит мне: «Херня этот твой футбол!» А я и разозлился. Может, правда херня? Я не могу уже, вот тут, – Феев показал на свою шею, – уже он сидит. Ну ведь не выиграем же! Вы на них посмотрите – звери ведь. Совершенные звери! Как мы их? И я стою на бровке почти, думаю: «А может, ну это все? Ну проиграем и проиграем, зато с сыном поговорю наконец». Ну правда же, ребята. Думаю, может, ну этот футбол? Совсем.

– Да как же «ну»! Как же?! – Из слушающих выдвинулся Рожа и, нахмурившись, продолжил: – Вот у меня как? У меня – мать. Всё за меня! Футбол за меня, игрушки за меня, отца… Ну, в общем, всё за меня! А я сам хочу! Футбол, он хоть и за меня, но я за него…

– Рожа, ты запутался.

– Ничего не запутался! В смысле футбол – это как, ну… Вот как мать, только…

– Не нужен никому футбол наш, Рож. Вообще. И матери твоей даже.

Игроки замолчали. Болельщики гудели что-то на трибунах, слышались взрывы хохота славонцев. Нготомбо подошел к Фееву, поднял его на ноги и, топнув бутсой, строго посмотрел на товарищей. Потом перевел взгляд на расстроенного, опустившего голову Феева и громко, двигая ушами, заговорил:

– Вы чьего? Вы совсьем, чтьо ли? Какьое сын? Какьое мать? Вы о чьем дьумаете вообще? Ай? Ньету у вас бьольше дома! Ньет! Есть тьолько футбол! А еще рьусские, – Нготомбо плюнул на траву. Игроки, пооткрывавшие от неожиданности рот, секунду глядели на мокрую траву. – Какьие вьи рьусские? Рьусские – сила! Рьусские – мьощь. «Бьеломор» кьурите! Фьутбол – это мы! Вьот мы, – Нготомбо обвел рукой поле. – А за этьим нас нет! За этьим – пустота. Кому ньужны вьаши матери, сыны, когда тут фьинал! Фьинал, Феев! Фьинал! Конец! Мы русские! Мы сильнее этих голых дрьанцев! Мы самьи футбьол! Так чьего вы сьидите? Встьавайте и идьите! Идьем играть! Пьобедим их!

Раздался свисток. Славонцы начали расходиться по своей половине поля. Вся сборная России по футболу улыбалась. Каждый игрок думал только о футболе, только о финале. Все знали, что сегодня они проиграть не могут. Сегодня сборная России по футболу могла только победить. Один черный как уголек Нготомбо думал о другом. Он думал об облаках, похожих на футбольный мяч и на футбольную сетку. Думах о дочках и жене. Он думал о финале – но называл его иначе. Поль Нготомбо встал на свое место и тихо, себе под нос, улыбаясь, запел «Марсельезу». В его родной Ляунде эта песня считалась колыбельной.

Дополнительное время

Глава 33 Маруани с горя запил

МКС. Финал

– Степан Романыч!

– А?

– Ну Степан Романыч!

– Чего тебе? Только ж обедали.

– Да не. Кинь music[33].

Степан Романович Глебов, командир пятьдесят шестой долговременной экспедиции международной космической станции, подлетел к шкафчику около иллюминатора и достал оттуда свой черный плеер Sony Walkman. На пороге жилого модуля «Звезда» парил бортинженер Откосов и нервно покусывал губы. Глебов кинул плеер Откосову.

– Thanks[34], Степан Романыч!

Глебов потянулся, посмотрел на часы – было уже почти пять часов вечера. В иллюминаторе виднелась Земля. На рабочем ноутбуке высветилось напоминание: «Заря. Сверить». Глебов нацепил очки, пролетел по белому узкому коридору к «Заре», начал проверять показания датчиков. В конце модуля красным пятнышком снова замаячил Откосов. Он, сосредоточенно нахмурив брови, пялился в выключенный плеер.

– Чего, Вань?

– Мы это. В Tranquility с ребятами финал досматриваем. Сейчас перерыв второй кончится, Джейми только ноут настроит. Виснет, сука. – Откосов закусил губу. – Ты как? Не надумал?

– Я пас.

– А. Ну да. – Откосов почесал затылок и исподлобья посмотрел на командира. – А, это еще… У тебя bluetooth-то как врубить?

– На колонку хочешь?

– На колонку.

– Только негромко давай.

Глебов взял из рук Откосова плеер и включил bluetooth. Счастливым красным пятнышком тот снова исчез в конце белого туннеля. Глебов продолжил сверять датчики.

Издалека, как будто сквозь обшивку космического корабля, вгрызаясь в металлический каркас, послышался галактический синтезатор, басы начали отбивать секунды вместе с драм-машиной. Глебов повернул голову на звук. С его переносицы слетели очки – и в такт электрическим гитарам медленно поплыли в американскую половину корабля. Глебов застыл. Одно имя вертелось у него в мозгу – а из мозга оно, будто действительно было, на самом деле было перед ним, улетало на кончик языка, стукаясь о зубы, не доходя до нёба. Всего четыре слога, четыре шажка – но одновременно с этим четыре огромных шага. Ма. Ру. А. Ни. Глебов открыл рот и шепотом, раздирая слово по слогам, произнес:

– Ма-ру-а-ни!