Вначале будет тьма // Финал

Откосов улыбнулся во весь свой широкий рот, понимающе кивнул и улетел счастливым красным пятнышком обратно во свое свояси. Глебов встал, выловил из гравитационного полета свои очки и полетел в американский модуль. Чем ближе он был, тем громче доносились всплески электронных гитар, перебиваемые стуком кулаков о ноутбук. Когда Глебов залетел в Tranquility, атмосфера в модуле была напряженной. Степан Романович оттолкнул Уоллеса, выключил ноутбук (в этот момент Фостер в полете ударился головой о металлическую ручку в стене), затем включил. Английский комментатор снова стал плевать словами. Мяч уже был у наших. Остапченко, прикрытый с двух сторон, бежал от центра поля к воротам славонцев. Глыба удовлетворенно улыбался, Джвигчич плавился от злости.

– Перехватил!

– Ай, маладца!

– Thanks, Степан Романыч!

Глебов задержал глаза на экране. Откосов тихо сказал:

– Может, все-таки, это? С нами?

– Не, Вань. Я в купол.

Уиллис обернулся и с уважением поглядел на командира. Глебов проплыл мимо болельщиков наверх – в обзорный модуль, в купол. Все шторы были открыты. Глебов увидел космос. Он подлетел к самому краю купола и вгляделся в черный горизонт. Снизу послышался крик американцев. Его перебили ускоряющиеся биты Маруани, а футбол в голове Глебова сбил конец школы, университет и Бог.

Закончил школу Степан Романович Глебов с золотой медалью. Но в последние годы группы Space для объяснения космоса, дома на Леонова, для объяснения всего того, что требовало объяснения (а объяснения требовало решительно все), стало не хватать. Маруани превратился в галактического провожатого – но вопросов становилось больше, и у электронной галактики не было на них ответов. Степа все так же хотел быть космонавтом, но теперь он мучился вопросом: а зачем? Он знал куда, знал, сколько лететь и как, но не знал, для чего ему это. Глебов чувствовал, что улететь должен, больше того – он этого хотел. Но истоки чувства, его первопричину он был найти не в состоянии. Так продолжалось до смерти Жени.

В последние школьные годы, когда мириться с ревущим братом и вечно умиленными родителями стало совершенно невозможно, Степа переехал жить к Жене. Родители Степы этого, казалось, даже не заметили, а у Жени была только мама – странная, вечно читающая, довольно молодая (пугавшая этим Степу), но в жизнь сына не вмешивавшаяся, как она любила говорить, принципиально. Вместе друзья слушали музыку, читали про космос, играли. Женя хотел быть летчиком. Перед сном, слушая подкрадывавшиеся клавиши Маруани, они любили представлять, как будут передавать друг другу привет: Степа из космоса, а Женя – с неба. В восемнадцать лет Женя попал под машину. Это случилось накануне поступления – Степа уже подал документы и ждал результатов. Неделю он ни с кем не говорил. Он не слушал музыку, не думал о космосе и смотрел только на свои колени. Никого не осталось на Земле, кроме Степана Романовича Глебова.

На похоронах к Степе подошел священник.

– Ты был другом Жени?

Степа неопределенно кивнул.

– Это… Это, наверное, очень тяжело.

Священник посмотрел в глаза Степы. Степа смотрел в свои колени.

– На все воля Божья.

– Кому такой Бог нужен.

– Ты знаешь, – священник положил руку Степе на плечо, – я раньше хотел петь. А потом и у меня умерли. Мама умерла. И я подумал, знаешь, вот если все это вместе есть – песни, и мама умирает, значит, наверное, так кому-то надо. Жестокому, видимо, кому-то. И я долго, очень долго думал кому. А потом понял кому!

– Богу? – Степа снисходительно улыбнулся. – Нету никакого Бога. Там космос. Научный факт.

– Космос, конечно! А за космосом – Бог. Он жестоким только кажется. Он мудрый и видит все. И тебя даже! Тебе его надо только найти.

И Степа поднял глаза на священника. Священник улыбался. Была ночь. Звезды светили необыкновенно ярко, за кладбищем шумел город. Тогда Степа решил, что найдет этого Бога – этого жестокого и странного Бога, подарившего ему Дидье Маруани и забравшего Женю.