Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом

Новой родиной Шекспира становился Советский Союз. В 1939 году режиссер Сергей Радлов обещал, что через 25 лет западные исследователи с удивлением будут вынуждены признать, что Шекспир «сменил прописку» и вместо стран, говорящих на родном для него английском, предпочитает теперь языки народов СССР516. Менее чем через 10 лет это пророчество сбылось: Шекспир в самом деле был насильно прописан в СССР. В своеобразной форме эта мысль была выражена в стихотворном цикле «Английские впечатления», написанном украинским поэтом Миколой Бажаном после посещения Англии. В одном из стихотворений Бажан создавал вдохновленный Пушкиным нерукотворный памятник Шекспиру, но не в Англии, равнодушной к наследию своего поэта, а в СССР:

                   Ни горные реки, ни пропастей пасти —
                   Таджика ничто не страшит —
                   В свистящих метелях, в гудящем ненастье
                   Он в город далекий спешит.
                   Он хочет до вечера в город прибыть,
                   Услышать заветное «Быть иль не быть».

Шекспира в СССР называл «всяк сущий в нем язык» — тот факт, что шекспировские пьесы были переведены на 27 языков народов Союза, составлял особую гордость советской культуры517. Как отмечалось в рецензии на стихи Бажана, Шекспир проникает во все уголки Советской страны518. Послевоенная советизация Шекспира кажется реализацией мечтаний молодой советской культуры, но между подходом к Шекспиру в 1930‐е и во второй половине 1940‐х есть существенная разница. Прежде Шекспира необходимо было отвоевать у буржуазной культуры, теперь — у английской. Холодная война сделала Запад реальным соперником, перенесла противостояние социализма и капитализма из времени в пространство: конфликт, который прежде разворачивался на шкале мировой истории, переместился в область реальной политики. Хотя экспроприация Шекспира у буржуазной культуры в 1930‐е годы описывалась с помощью военных метафор, с точки зрения марксизма это был естественный процесс, обусловленный самим ходом истории. Это во многом объясняло энтузиазм, с которым советская интеллигенция подходила к советизации классики519. В случае с реальными государствами подобная логика не работала — движение истории не могло объяснить, почему Шекспир больше не принадлежит английской культуре. Выход из этой сложной ситуации был найден с помощью того же идеологического конструкта, который лег в основу послевоенного интернационализма, — альтернативного Запада. Если Шекспира нельзя было отделить от Англии, необходимо было разделить саму Англию.

В 1949 году в советских газетах было опубликовано открытое письмо бывшего главного редактора «Британского союзника» Арчибальда Джонстона. Несогласный с агрессивно антисоветской политикой Великобритании и США, он объявлял, что отказывается от британского подданства и остается в СССР. Немаловажную роль в этом решении играла стремительная американизация английской культуры. Книжные магазины, сокрушался Джонстон, заполонены бульварными романами, душераздирающими повестями об американских гангстерах, раскрашенными американскими журналами, всевозможными дайджестами, рассказами и повестями самого низкого уровня: «Неужели все эти „карманные оглупители“ вытеснят из университетских библиотек и английских домов произведения Байрона, Шекспира, Шелли и Диккенса, да и все то, что создано мировой классической литературой?» Отказ Джонстона от британского подданства был не отказом от британской культуры, а выбором другой британской культуры: «Но я порываю только с Англией Черчилля, Эттли и Бевина, Англией поджигателей войны и предателей, ненавистной мне, как и всему трудовому люду мира. Я люблю всем сердцем Англию Шекспира и Ньютона, Байрона и Диккенса, Англию простых людей, Англию прогрессивной интеллигенции. Во имя этой второй, подлинной Англии, я вступаю на путь борьбы с предателями моего народа»520.