Внучка

Еще труднее ему было понять, что я вообще не хотела ехать в ГДР. Я сейчас не хочу ездить и в другие страны. Не из-за образов и воспоминаний, которые хотела сохранить незамутненными или, наоборот, поскорее забыть. На гэдээровских картах Берлина Западный Берлин был представлен в виде большого белого пятна – терра инкогнита. В такое же белое пятно, в такую же терра инкогнита превратилась для меня после побега ГДР. Мне следовало бы изучать это пятно, но у меня нет желания. Хотя должно было быть. Первые двадцать лет моей жизни неразрывно связаны с ГДР. Как я могу воспринимать, понимать, выражать себя, не признавая это время как часть меня? Как я должна писать о себе, о своей дочери? Нельзя сказать, что я вообще не интересуюсь ГДР. Я изучаю материалы о том, как жили сироты в ГДР, проблемы, с которыми сталкивались трудновоспитуемые подростки, детские дома, в которые их отправляли. Но я не хочу туда ехать. Ни к Пауле, чтобы узнать, к какому порогу она положила моего ребенка, ни к священнику, ни в больницу или сиротский приют, ни к приемным родителям. Жива ли Паула вообще? В последний раз я написала ей в семьдесят девятом году, и она вскоре после того оборвала переписку. Я перестала писать бабушке, матери и сестрам, но знаю по некрологам, присланным мне Хельгой, что мать с бабушкой давно уже на том свете и что Гизела перед самым объединением умерла от рака груди. Вполне возможно, что и Хельги уже нет в живых.

Я не хочу туда ехать. Я бы чувствовала себя так, как будто побег мне еще только предстоит, как будто я только что родила ребенка и отвернулась, когда Паула хотела показать мне его, как будто еще несколько минут назад ждала, когда Паула заведет «трабант» и уедет, чтобы утилизировать ребенка в условиях анонимности, которая навсегда лишит меня прав на него. Я знаю: я должна туда поехать. Это было бы началом поиска ребенка, моей дочери, и частью поиска меня самой. Я не найду себя, если не найду ее или хотя бы не сделаю для этого все, что в моих силах.

Я перечитываю написанное, и оно мне не нравится. Да, у меня есть причина искать свою дочь. Но если все это для меня чрезвычайно болезненно, если все мое нутро восстает против этого, у меня есть и причина не делать этого.

* * *

Услышав шум мотора «трабанта», я почувствовала себя свободной. Я вытолкнула из себя то, что во мне выросло, и освободилась от него. Я была пустой и легкой.

Я не чудовище. Я знаю, что подобные чувства испытывают даже роженицы, которые хотят ребенка. Что они воспринимают свой плод не как маленькое существо, которое они любят, которое хотели бы приласкать, с которым хотели бы поговорить и толчкам которого они рады, а как некое растение. Не вредное, а просто инородное, которому там не место. Которое должно оттуда исчезнуть. Они мучаются при родах не потому, что поскорее хотят взять на руки своего ребенка, а потому, что хотят поскорее освободиться от этого растения. Я не испытывала никаких чувств к тому, что во мне выросло. Паула время от времени пыталась заставить меня положить руки на живот и установить с ним некую связь, проникнуть в свое собственное чрево. Я не подавалась на ее уговоры. Но прилежно усваивала все, чему она учила меня, готовя к родам. Говорят, что при первых родах схватки могут начаться очень не скоро. У меня они начались скоро, и ребенок появился на свет тоже скоро. Это были легкие роды.

Я родила в два или в три часа ночи. Когда стих шум мотора, я услышала голоса первых птиц. Потом рассвело, и я увидела, что это будет день с белым небом и бледным солнцем, в лучах которого расплываются все контуры и меркнут все краски. Меня это устраивало. У меня было такое чувство, как будто я быстро уменьшалась в размерах, становясь пустой и легкой. Я уснула, проспала до возвращения Паулы, проснулась и снова уснула. Не помню, сколько дней я провела в этом полусонном состоянии. Паула помогала мне во время послеродового восстановительного периода, научила, как сделать так, чтобы молоко пропало через неделю. Когда у меня не выдерживали нервы и я начинала реветь, она заявляла, что я сама виновата, что я честно все это заслужила, и отворачивалась от меня. Я и сама понимала, что честно заслужила все это. Не в том смысле, что я согрешила и должна была понести заслуженную кару. Просто я вляпалась в неприятную историю и теперь расхлебывала кашу, которую сама же заварила, а когда человеку тошно, ему хочется реветь.

Времени у меня было не много. В середине октября, к началу зимнего семестра, я должна была вернуться к Берлин. Я не знала, когда мы увидимся с Каспаром, когда мне нужно будет бежать, когда у нас с ним дойдет до постели и он увидит меня голой. Я сделала все возможное, чтобы избавиться от послеродовых растяжек. Теперь мне нужно было сделать все возможное, чтобы он не увидел меня с обвисшим животом.