Внучка берендеева. Третий лишний.

Он был знаком.

Странно как.

Зато и понятно, что дело отнюдь не в волшебное силе, которая с маскою достается, не в том, что ей благодаря Безликий знает каждого из подданных своих, что нищего скаженного, что распоследнего мальчишку, взятого в ученики.

- ...я велел ко мне вести. И сказал, что, мол, или заплатит он, как должно, или худо ему сделается... сперва-то не поверил. Кричать стал, дескать, боярин он. И закона такого нетути, чтоб ему ущербу чинить. Не знаю, я человек простой...

...ой, лукавит.

Прежде-то Еська иначе на него глядел. С восторгом. С завистью. И всею сутью своею желал подобным стать.

А то и больше.

Везуч был он, еще не царь, но точно воровской царевич, легок на руку. И стало быть, не подвела удача, подфартило ему... когда?

Уж не тогда ли, когда сам Еська под плетку лег?

...и как добрался?

...не уходят Безликие сами. Не передают маску и власть с нею преемникам, как сие средь люду обычного делается, чтоб при свидетелях да жреце, каковой волю умирающего на бумагу запишет, а с той бумаги всем зачтет.

...нет, с кровью берут, выдирают из глотки еще живого. И только тогда - все знают - подчинится туманная тропа, а маска заклятая сядет на лицо, оживет.

И значится, повстречались однажды прежний царь и нынешний на узенькой дорожке. С каждым была его удача. Только воровская оказалась чуточку удачливей, коль жив он, тот, кто давно уже утратил не только лицо, но и имя.

- ...читаю плохо... а уж законы... у нас туточки свои законы. Сломали ему мизинчик, стало быть, чтоб не сильно шкуру портить. Может, не медвежья, но все боярская, дорогая... он и запел иначе. Про мамку-тятьку вспомнил... стал клясться, каяться... прощениев просить... вот я и подумал, а чем не жених? Щучка девка зубастая, возьмет хозяйствие в рученьки свои, глядишь, и этого от загулов удержит. Он-то упрямиться начал... невеста у него там имеется... богатая... с приданым... будто я за своею кровиночкою золота пожалею...

Кровиночка глядела под ноги.

И куда ее девать-то?

В Акадэмию тащить? Глядишь и не выгонят. Но дальше-то что?

...и лукавит Безликий. Читать он умел.

Любил.

Ему старьевщики книгами дань платили, знали, что, коль принесут чего интересного, то и прощены будут долги старые, а то и новые.

- Сговорилися. Повенчали их... оно-то свадебку и опосля устроить можно, так я рассудил. Ничего, если и другой раз повенчают, крепче будет... не было у меня веры этому охлызню. И не зря. Отпустил я деток с чистым сердцем, а наутре мне и бают, что эта дурища за ножа схватилася, прирезала дорогого муженька да в родным-то доме, не нашла другого места, чтоб без свидетелей. Дюжина ее видела... скрутили... хорошо, на месте голову не свернули... хотя зачем она ей, раз думать не умеет?

Девка плечом дернула и в кафтан завернулась по самые глаза.

Нет, Безликому перечить она не посмеет, а вот избавиться от нового мужа, как от прежнего избавилась - это запросто. И отныне придется Еське в полглаза спать.

Если не договориться.

А ведь постарел фартовый вор. Поблек.

Глаза цвет поутратили. Шкура... будто молью поеденая. Щеки красны, раздерты, из язв гной сочится. Рот синюшный... болен?

- Хочешь? - Безликий протянул маску. - Ну же, Рудый... ты царевич, а туточки и царем стать можешь. Держи.

А и вправду.

Взять маску.

И его, замученного, отпустить одним ударом. Еська откуда-то знал, что сие будет милосердием. Он, царь обиженных и убогих, единовластный владыка подземелий столичных, сильнее и быстрее, но сдержит силу, подставит горло чужому клинку.

И верно, так делали прочие.

И сам Еська... сколько продержится? Десять лет? Двадцать? Власть выедает душу. И когда тело останется пустым, обессиленным... что будет?

- Нет, - Еська покачал головой. - Спасибо, но это лишнее...

- Видишь, и не жадный. Жадность людей губит, - сказал Безликий, чье лицо исказила судорога. - Все-то им мало... и мне было... теперь много, а чего с ним делать? Нет, вот встану я перед Калиновым мостом... выдержит ли за грехи мои тяжкие? Аль развалится? Ты как думаешь?

- Никак.

Не Еське чужие грехи судить.

- Развалится... гореть моей душе белым пламенем... ничего, как-нибудь... я-то на радостях выпил лишку... как же... будет дочка шлюхина знатною боярыней. А протрезвел и говоря, что, мол, поволокли ее на царское подворье... и там секли, и клеймили... а после, по старому закону, в землю закопали по шею. Да так и оставили.

Еська о таком слыхал.

Только закон тот когда еще писан был? В стародавние времена, когда казнили людей казнями лютыми. И медведями драли, и в масле варили, и прочие бесчинства учиняли.

Давно уж от их отказались.

Вешают.

Секут.

С иных и шкуру сдирают, но то - за особые злодейства. Но чтоб живою и в землю...

- Думал оставить ее... да куда ж ты... хоть дура, а родная. Денек посидела, там и вытащили. Ох и свербит... - он поскреб редкую бороденку и руку вытер о штаны. - Гляди, Рудый... не забижай девку зазря.

Такую обидишь.

Протяжно заскрипела дверь, отворяясь, и Безликий надел маску.

Поплыли резные черты. И показалось, что кривой рот, не рот - трещина в сухом дереве, вот-вот раскроется, исторгнет немый крик. Щучка дернулась было...