Во Флоренах

Это не в первый раз Бурлаку зазывает меня к себе и с таинственным видом рассказывает самые обыкновенные вещи. Но я смотрю на его взволнованное лицо, и мне становится немножко стыдно за свой легковесный тон. Ведь этот человек до фанатизма любит свое дело. И у него что-то есть на уме.

— Комиссия, конечно, проделала техническое дело, — продолжает Бурлаку. — Так-то оно так. Но я три ночи не спал после этого. Да, да, не спал, а сидел с карандашом в руке и считал. Ты даже не представляешь себе, Степан Антонович, какую экономию рабочих рук, транспорта и многого еще дает это объединение.

— Не стоило лишать себя сна, товарищ Бурлаку! Об этом во всех газетах пишут.

— Пишут! — прерывает меня Бурлаку. — Ну, а что выиграл на этом наш собственный колхоз тоже пишут? А о перспективах его не надо думать? Я все точно высчитал. И знаешь, к чему я пришел? — с воодушевлением восклицает он. — У нас есть все для того, чтобы построить город.

— Какой такой город?

Бурлаку даже не замечает моего удивления. Он встает и начинает большими шагами ходить по комнате. Лицо его освещено радостью.

— Да, город, — отвечает он мне. — Настоящий сельскохозяйственный город. От вершины холма через всю Кэприуну. Город будет, как шахматная доска, разбит на кварталы. Прямые улицы. В центре — пруд. Электричество. Асфальт. Трамвай. Театр. Год-два — и готово. Ведь как это будет замечательно! Поддержишь меня, Степан Антонович, а? Мы с тобой всем докажем, какое это хорошее дело. Справимся! Ничего.

— Да, но мне кажется, товарищ Бурлаку, что нам еще рано браться за строительство города, — возражаю я, несколько опомнившись от его натиска. — У колхоза есть более неотложные нужды…

Бурлаку смотрит на меня непонимающими глазами, а потом начинает сердиться.

— Так холодно может рассуждать только человек, который не любит деревни, — с запальчивостью произносит он. — Нам виднее, в чем мы нуждаемся. Вы городской человек и смотрите на нас свысока.

— Спасибо на добром слове! — спокойно говорю я. — Но вы, товарищ Бурлаку, все-таки хорошенько подумайте, прежде чем выступить со своим проектом. Что касается меня, то я буду поддерживать предложение Они Патриники. Мне кажется, что именно это и необходимо в первую очередь нашему колхозу.

— Какое предложение?

— Напрасно вы забываете о разумных предложениях колхозников. Ведь он с вами беседовал. Оня предлагает немедленно приступить к строительству электростанции. С этим мы, действительно, оправимся. Электростанция даст возможность механизировать все работы и улучшить быт колхозников. А насколько вырастет продуктивность колхоза, трудно даже предвидеть…

Лицо Бурлаку мрачнеет. Он молча сидит на диване, уронив свои огромные руки на колени. Вид у него усталый, и вся его мощная фигура выражает сейчас какую-то детскую беспомощность. У меня дрогнуло сердце, и я замолкаю.

Бурлаку встает, отпирает дверь и идет к окну. Я понимаю, что ему сейчас лучше остаться одному.

Небо ясное. Тень моя, длинная-длинная, тянется к востоку. Несмотря на позднюю осень, солнце греет, как весной. У подножья холма, там, где скрещиваются дороги, меня окликают:

— Степан Антонович!

Это Аника. Коротенькая юбка из синего крепдешина очень идет ей. В туфельках на высоком каблуке она кажется почти одного роста со мной. Лицо у нее полное, круглое. На вздернутом носике несколько крапинок веснушек. Она встречает меня с милой улыбкой, как хорошего знакомого.

Мы идем рядом. Аника благодарит меня за книгу, которую я прислал ей с Гордей.

— Я бы хотела поговорить с вами о ней, я о многом хочу поговорить, Степан Антонович, но в другой раз. А теперь можно вас спросить о чем-то? Только не сердитесь на меня, Степан Антонович, хорошо?

— Нет, не буду сердиться.

— Тогда скажите мне, Степан Антонович, откуда Штефэнукэ мог узнать, что это я рассказала вам о его свинье?

— А он знает?! Неужели вы можете подозревать, что я уведомил его об этом?

Она отвечает не сразу:

— Вы могли не ему рассказать, а другим.

— Поверьте моему слову. Я ни одному человеку не говорил. Только в газету написал заметку, но вашего имени там не упомянул.

— Я верю вам, Степан Антонович, — веселеет Аника. — Да я и не боюсь его, — смеется она.

— Может, он вам причиняет какие-нибудь — неприятности? Скажите, Аника, не стесняйтесь!

— Да нет, но чепуху какую-то городит. Третьего дня пришел на ферму, стал ко всему придираться. Не знает, что и придумать… И свиньи, мол, не набирают жиру, и корм без пользы пропадает. И пошел, и пошел… Мне только жаль, — с огорченным видом говорит Аника, — что все это случилось именно сейчас…

— А почему сейчас хуже, чем в какое-либо другое время? — не понимаю я.

— Да ведь я вам рассказывала, что хочу попросить правление колхоза отпустить денег на покупку свиней хорошей породы.

— Ну, и очень хорошо. Покупайте на здоровье. Кто вам мешает?

— Да он же, Штефэнукэ. Злится на меня. Говорит теперь, что раньше нужно приобрести коров лучшей породы.

«Хорош гусь, — думаю я. — Мстит девушке за критику. И как мстит? В ущерб колхозу!»

— Но так я ему и сдамся! Он думает — раз-два и готово. Вот уж нет! — с задором говорит она.