Во Флоренах

— Вы комсомолка, Аника?

— Да. С прошлого года.

— Вот и действуйте смело! Режьте правду-матку прямо в глаза. Не смотрите, что Штефэнукэ — председатель колхоза. Критика ему будет только на пользу.

Мы подходим к клубу.

— Мне еще о многом нужно с вами поговорить, Степан Антонович.

— Пожалуйста, я рад буду, Аника… — отвечаю я.

Мы смотрим друг на друга, и какой-то момент нас сковывает неловкость. Мы так и не договариваемся, когда еще встретимся.

Врач делает ребятам прививки против скарлатины. Это продолжается довольно долго, почти два часа. И вот, в тот момент, когда врач вводит свою иглу в мякоть руки Санду, дверь широко открывается и на пороге класса появляется незнакомая мне женщина. При виде ее гримаса боли на лице мальчика сменяется выражением испуга.

— Мама… — произносит он, посмотрев на меня растерянно.

Женщина начинает кричать, еще не успев переступить порога.

— Почему так поздно держите детей в школе?! А дома кто станет работать?! Вы будете мальчишку кормить, что ли?!

— Послушайте, уважаемая, — пытается успокоить ее Владимир Иванович. — Доктор делает вашему сынишке прививку, чтобы он не заболел. И не кричите так, пожалуйста! Здесь школа.

— Школа! Эка важность! Кому она нужна, ваша школа! Только вам самим, учителям! Жалованье, небось, хорошее получаете!

Женщина, расталкивая детей, пробивает себе дорогу к столу, за которым сидит Владимир Иванович Язык у нее, как мельница.

— Кто кормит Санду? — кричит она. — Кто его одевает-обувает? Ишь ты, по целым дням в школе пропадать! А я за него работай!

Женщина схватывает Санду за плечи и с силой толкает его к двери.

В классе несколько секунд стоит напряженная тишина. У врача руки дрожат от волнения. Дети испуганы.

Молчание нарушает Филипаш Цуркан:

— Мачеха! К тому же несознательная. Она совсем не знает советской морали.

— А вы, пионеры, хоть раз поинтересовались, как живется Санду? — перебивает его Владимир Иванович.

Филипаш задумчиво проводит рукой по волосам.

— Да, должен признать по-большевистски: тут у нас недосмотр.

…Врач заканчивает свою работу и уходит. Мы с Владимиром Ивановичем остаемся одни. Обоих гнетет тяжелое чувство. Мы упрекаем пионеров… Ну, а сами-то мы учителя? Ведь если эта женщина разрешает себе так обращаться с мальчиком здесь, на наших глазах, то можно себе представить, каково ему дома!

— Докица Кланц! Кто ее не знает! — виновато говорит завуч. Я уже несколько раз пытался говорить с ней по-хорошему. Ничего не выходит. Только ругается последними словами. Даже Бурлаку не смог ее урезонить. Официально вызывал в сельсовет.

— Ну, а что говорит отец мальчика?

— Слабохарактерный человек. Под башмаком у жены.

— Выходит, что советская власть бессильна перед какой-то Докицей Кланц! — возмущаюсь я.

— Не горячитесь, дорогой друг, — говорит Владимир Иванович, положив мне руку на плечо. — Так или иначе, а Санду приходится пока жить с ней. Можно, конечно, передать дело в суд. Забрать мальчика и устроить его в детский дом. Однако это не так просто, когда есть родители. Но защитить ребенка-наша обязанность, наш долг.

Вечером мы с Владимиром Ивановичем рассказываем директору о сегодняшнем вторжении Докицы. Андрей Михайлович холодно выслушивает нас. Да, конечно, жаль ребенка. Душа болит за него. Это, действительно, прямо-таки трагедия. Но что поделаешь! В таких случаях трудно что-либо предпринять…

— Я думаю, — неожиданно заключает Андрей Михайлович свои сетования, — что ваш предшественник, Степан Антонович, придерживался более верной тактики, чем вы.

— Какой же именно?

— Не впутывать школу в каверзные семейные дела, — поясняет директор. — Пусть хоть головой об стенку бьются! Мы за это не отвечаем.

Ах вот, к чему он вел!

— Ну нет, мы обязаны взять ребенка под свою защиту! — решительно возражает Владимир Иванович.

— Я, как классный руководитель, считаю своим долгом облегчить судьбу Санду, — говорю я.

— Что ж, попробуйте, — иронически улыбается директор. — На вашу ответственность. Только предупреждаю вас, тут не то, что с Горцей. Тут дело иное — домашние дрязги. Кто знает, чем все это может кончиться. Для чего вмешиваться!

— Да, но у мальчика нет возможности учиться.

— Ну, на тройки-то он все-таки вытягивает. Худо или хорошо, семь классов закончит, — замечает директор.

— Неправильные отметки, Андрей Михайлович! Мы их из жалости ему ставим.

На другой день во время большой перемены в учительскую входят Филипаш Цуркан — председатель отряда и Марица Курекь.

— Степан Антонович, мы хотим вам что-то сказать, — обращается ко мне Филипаш, но, увидев других учителей, смущается.

— Говори, говори, Филипаш, не стесняйся!

— Можно? — смотрит он вопросительно на Марину. Девочка, зардевшись, молча кивает головой.

И тут Филипаш рассказывает нам, что вчера вечером они с Марицей были у Санду. Они, конечно, не такие глупые, чтобы ни с того, ни с сего явиться к Докице Кланц: «Здравствуйте! Зачем вы мучаете Санду?» Нет, они выработали свою тактику. Хорошо придумали!

— Да уж, хорошо, — прерывает его Марина. — А почему же так плохо получилось?

— Помолчи! — Чем мы виноваты? Пусть Степан Антонович сам рассудит.