Во Флоренах

Они не сразу вошли во двор, а притаились за забором, чтобы посмотреть, что делается там. Санду копал картошку. Филипаш и Марица подошли к нему и рассказали, зачем явились. Они хотят помочь ему в работе, чтобы задобрить Докину Кланц. В этом и состояла их тактика. Санду и слышать не хотел, он боялся мачехи и просил ребят, чтобы они ушли. Филипашу и Марине еле удалось убедить Санду, что ему нечего бояться. И вот они стали втроем копать картошку и носить полные ведра к дому. Несколько раз проходила по двору Докица, искоса поглядывала на них, но молчала.

Когда стемнело, дети вошли в дом. «Добрый вечер! — сказали они. — Мы из школы, пионеры. Хотим помочь Санду, потому что он слабо учится!» «Опять школа!» — закричала Докица и пошла чесать языком! А потом схватила скалку, да как запустит ею в Филипаша!

— Но мне не очень больно было, Степан Антонович! — смущается мальчик.

— Да, не очень больно, — фыркает Марица. — А сам чуть не заплакал. И все потому, что не так надо было делать. Я ему говорила, Степан Антонович, чтобы мы несколько дней ходили туда работать. Тогда Докица стала бы добрее. А он сразу… Вот ему и попало.

Если так, пойду к Докице сам.

Застаю ее дома. Она возится у очага. Я вовсе не намерен церемониться с Докицей и сразу приступаю к делу.

— Вот что, леля[7] Докица, — говорю я ей, — дайте Санду возможность учиться. Он ничем не хуже других детей. Какое право вы имеете над ним издеваться!

— Как? Этот выродок еще вздумал жаловаться на меня! — затрещала она. — Что, я его не кормлю, не одеваю?! Да я смотрю за ним лучше, чем за своими детьми. Вот гаденыш! Я ему, видите ли, мешаю, этому дармоеду! Да куда это он подевался?! Пусть только придет домой, я ему голову сверну! И вы тоже хороши! Учитель, а суете нос в чужие дела!

С трудом улучаю момент, чтобы вставить несколько слов. Говорю Докице, что мальчик никому на нее не жаловался, но я сам вижу, что у него совсем нет времени заниматься. И дети рассказывают…

— Где спит Санду? — обращаюсь я к девочке лет пяти, играющей на печке.

— Там, — показывает она пальцем на пол у самых дверей.

— Вот видите, леля Докица. Санду негде даже спать, не то что заниматься.

— А зачем ему столько учиться?! — кричит Докица. — И в школе, и дома! Что он, доктором что ли собирается стать? А кто за него работать будет?! Нет, хватит! Пусть землю копает, пусть сам себя кормит, лентяй этакий!

— Хорошо, — прерываю я ее, — Санду больше не будет жить дома. Я его отвезу в Оргеев. Там при школе есть интернат.

— Ну и везите! Думаете, плакать буду?

— Да, но что люди скажут? И потом, имейте в виду, вам придется платить за его содержание.

Докица Кланц моментально меняет тон. Я сам не ожидал столь сильного действия своих последних слов. Заморгав глазами, она вдруг делает плаксивое лицо и начинает жалобно:

— Конечно, мачеха… Кто поверит мачехе? Ты его и одевай, ты его и обмывай, ты из-за него и по ночам не спи, а все мачехой останешься. Не забирайте мальчика, сделайте милость. Пусть уж учится! Только бы людям на язык не попасться…

С этого дня я не перестаю наблюдать за Санду. Положение его как будто и в самом деле улучшается. Он становится немного веселее, и уроки начинает готовить. Часто заходит к нему Филипаш, помогает ему по математике. Докица Кланц смотрит волком, но помалкивает. Надолго ли хватит ей выдержки?

Правильно говорит товарищ Иванов!

Мика Николаевна подвигает ко мне блюдечко с вишневым вареньем. Она румяная, веселая. Громко смеется, обнажая свои крепкие белые зубы.

В дверь стучатся. Входит Иванов. Его добродушное лицо выражает некоторое удивление. Глаза лукаво улыбаются, как будто говорят: «неплохая парочка!»

— Я не помешаю? — спрашивает.

— О нет, Тимофей Андреевич, вы у меня дорогой гость, — искренне радуется ему Мика Николаевна.

— Тем более, что гость сдержал свое слово.

Иванов извлекает из портфеля довольно объемистую книгу и протягивает Мике Николаевне.

Молодая учительница заочно учится в Кишиневском педагогическом институте. На днях она как-то сказала при Иванове, что ей очень нужен учебник по математике. И вот Иванов купил ей в Кишиневе книгу.

— И как это вы вспомнили, Тимофей Андреевич? Не будь здесь Степана Антоновича, я бы, честное слово, вас расцеловала.

— Это дело поправимое, Мика Николаевна, — смеясь, говорит Иванов. — Можно и в другой раз. Но почему вы сидите в комнате, когда на дворе так хорошо? Пойдемте погуляем!

Стоит ноябрь, но на улице тепло, как летом. Мы направляемся вдоль Реута, на другой конец села, где раскинулся большой сад. На скамейках сидят влюбленные парочки. Старые ветвистые деревья скрывают их от любопытных глаз. Гуляющие по аллеям ведут себя более шумно: тут и там раздаются оживленные голоса, смех, а то и песня прозвучит. Направляемся к асфальтированной площадке, расположенной в центре сада. Там комбайнер Арион со своим баяном. По краям площадки стоят скамейки для зрителей, а на самой середине ее кружатся в танце парни и девушки.

— Мика Николаевна, вальс, — подскакивает к нам незнакомый мне парень, как только мы подходим к танцующим.