Во Флоренах

— О, да! — отвечает Штефэнукэ. — И интереснее всего история партии.

Если бы Штефэнукэ больше понимал, он бы, пожалуй, меня не хвалил. Сколько недостатков я сам вижу в своем преподавании истории партии!..

А все-таки, что хочет председатель? Не привело же его сюда только желание делать комплименты мне и Мике Николаевне! Я спрашиваю, как поживает жена, хорошо ли ведет себя Григораш. И попадаю в цель. Штефэнукэ оживляется.

— Прямо скажу вам, Степан Антонович, мальчиком я доволен. Он заметно исправился…

Прямо не верится даже, что это Горця помог ему. Григораш изменился решительно во всем. Берет в библиотеке русские книжки. Читает. И задачи, которые задает Андрей Михайлович, теперь уже решает самостоятельно. Из дома не выйдет, пока не приготовит всех уроков. Задачи проверяет он сам, Штефэнукэ, хотя, по правде сказать, не очень-то в них силен. Но зато он, по крайней мере, видит, что у Григораша получаются те же ответы, которые указаны в задачнике. По вечерам Григораш с Горцей и теперь часто занимаются вместе. Сердце радуется, глядя на них.

— Нет, напрасно Андрей Михайлович говорил мне, чтобы я прогнал Горцю, что он только портит Григораша …

— Неужели он вам так сказал? — возмущаюсь я и сейчас же спохватываюсь. Спокойнее, Степан Антонович!

Штефэнукэ догадывается, что о последнем не стоило мне рассказывать. И он бьет отбой:

— Да нет, не совсем так… Андрей Михайлович говорил, что Григораш сам бы справился.

Да, директор без зазрения совести готов помешать самому доброму делу, лишь бы поставить на своем. Не любит он Горцю!

Педагогический совет должен начаться в пять часов. На повестке дня итоги первой четверти. Это дает возможность обсудить все вопросы школьной жизни.

Прихожу в учительскую немного раньше назначенного времени. Еще не все учителя собрались. Владимир Иванович просматривает какой-то журнал. Делает вид, что не замечает меня. Санда Богдановна сидит на стуле у окна. Она бросает в мою сторону злой взгляд. Интересно, за что она изволит сердиться? Уж не за то ли, что, когда она отказалась преподавать в партийной школе, я ей открыто, в глаза, сказал: «Школа и без вас будет существовать!» Ведь не похвалить же ее следовало!

У Михаила Яковлевича хорошее настроение. Поет «Расцветали яблони и груши», аккомпанируя себе на гитаре. Завидев меня, кладет гитару на стол: есть, мол, дела поважнее.

— Степан Антонович, знаете последнюю новость? — с серьезным видом спрашивает он меня. — Школа получила повестку.

— Какую повестку? — удивляется Санда Богдановна.

— Да. Владимиру Ивановичу немедленно явиться в парикмахерскую. Побриться.

— Фу, глупости какие! — отворачивается Санда Богдановна. — Нашли время для шуток!..

На Мишу, своего бывшего ученика, Владимир Иванович никогда не сердится. Шутка даже развеселила его. Он проводит рукой по своей серой щетине на щеках, смеется:

— Что с ним сделаешь, Санда Богдановна? Малыш!

«Санда Богдановна»… Меня Владимир Иванович все еще не хочет замечать…

Малыш…

Михаил Яковлевич привык к этому прозвищу, которое все произносят любовно, и принимает его, как нечто должное. Он снова берет в руки гитару и поет: «Я помню чудное мгновенье…» Когда он произносит слова: «как гений чистой красоты» и мимикой показывает на Санду Богдановну, в учительскую входит Мика Николаевна. Михаил Яковлевич мрачнеет. Опять у них, видно, что-то не ладится. Мика Николаевна подает всем руку, хотя мы сегодня уже виделись.

— Степан Антонович, завтра у нас в партийной школе будут занятия? Когда мои часы? — Молодая учительница, как всегда, весела и свежа.

— Ваши часы от восьми до десяти, — отвечаю я. Она это и без меня прекрасно знает, но ей льстит партийное задание и хочется лишний раз поговорить о нем.

— Андрей Михайлович идет, — по своему обыкновению, со значительно-таинственным видом возвещает Санда Богдановна, увидев директора в окно.

Все двенадцать учителей в сборе. Пришла даже Мария Ауреловна, которая недавно вернулась из родильного дома в Оргееве. Отпуск у нее еще не кончился.

Андрей Михайлович предупреждает, что его сообщение будет очень кратким. Каковы результаты первой четверти? — начинает он. — Посещаемость почти стопроцентная. Во всей школе только шесть-семь ребят пропускают занятия, да и то по уважительным причинам. Все, кроме каких-нибудь трех или четырех учеников, программу усваивают. Дисциплина в школе — хорошая. Одна только беда — Горця Крецу. Товарищи педагоги знают, что это за птица. Андрею Михайловичу не хочется тратить время на изложение известных фактов. Теперь уже всем совершенно ясно: как только мы избавимся от Горди, школа станет образцовой.

— Мы знаем, — говорит Андрей Михайлович, искоса поглядывая на меня, — сколько возился с этим учеником Степан Антонович, и все бесполезно. Выход, по-моему, только один: исключить Крецу из школы.