Во Флоренах

— Увольте. Степан Антонович, прошу вас, — шепчет Мария Ауреловна. Мы все время разговариваем шопотом, чтобы нас не услышали в соседней комнате. — Я не могу больше его видеть. Не могу!.. Я закричу. Схвачу его за горло. Делайте со мной, что хотите. Не могу… Лучше руку дам себе отрезать, чем еще раз встретиться с ним!

— Мария Ауреловна, так нужно…

— Нужно… — повторяет она побелевшими губами…

— Да, и помните: малейшая ошибка с вашей стороны может повлечь за собой большое несчастье.

Дверь в сенях отворяется и затворяется только один раз: я выхожу во двор, Мария Ауреловна входит к себе в комнату. Я отправляюсь к Андриеску, а потом вместе с ним к председателю сельсовета.

Бурлаку весь так и горит: сейчас же подать ему этого Саеджиу! Да, но зачем? Арестовать его мы не имеем права. Для этого нужен ордер прокурора. Кроме того, Саеджиу не так глуп, чтобы держать у себя что-нибудь компрометирующее. Не таков он. Что может доказать Мария Ауреловна? Ничего. Она только свидетель. Андриеску предлагает позвонить в райком. Но тут уж Бурлаку протестует: о таких вещах по телефону не разговаривают. Не мудрено и подслушать. Наконец, мы приходим к решению, что Андриеску сейчас же отправится верхом в район и сообщит там о Саеджиу.

— А как быть с партийным собранием? — спрашивает Бурлаку. — Мы же должны быть все в политотделе. Попросим, чтобы его отложили.

— Нет, — возражаю я, — на партийной работе это никак не должно отразиться.

— А если мы упустим врага и он успеет нашкодить, партийная работа много выиграет?

— Не надо откладывать собрание, — присоединяется ко мне Андриеску. — Это может повредить делу. Все должно итти нормально, как-будто ничего не случилось.

— Тогда ты хотя бы оставайся в селе, Степан Антонович, — говорит Бурлаку.

Я соглашаюсь. Мы с Марией Ауреловной соседи, и я буду держать с нею связь.

Утром Бурлаку вызывает меня в сельсовет. Ему только что звонили из райкома. Андриеску уже там. Сказали, чтобы я тоже поехал на партийное собрание. Бурлаку недоумевает.

— В райкоме знают, что делают, — отвечаю я, но на душе у меня неспокойно. Как это мы все, коммунисты, оставим село? Кто знает, что здесь может случиться!

Спасибо, товарищи

С партийного собрания мы возвращаемся ночью. Еще сильнее кружит метель. Теперь начало марта, и зима напоследок словно старается как можно больше напроказить. Я в валенках и в новом, подбитом мехом, пальто с большим барашковым воротником. И все-таки меня пробирает мороз. Я надвигаю свою баранью шапку до самых глаз и поворачиваюсь боком к ветру. Рядом со мной в санях, задумавшись, сидит Оня Патриники.

Сегодня Оню приняли в кандидаты партии. Каким счастьем светилось его лицо, когда Иванов сказал: «Товарищ Патриники достоин быть принятым в ряды нашей партии».

Оня увидел поднятые за него руки, встал с места и взволнованно сказал:

— Спасибо, товарищи коммунисты. Благодарю вас за доверие.

Иванов пожал Оне руку:

— Поздравляю тебя от всей души, товарищ Патриники! Будь таким же честным и справедливым, каким ты был до сих пор. А вот работать надо еще лучше.

Ветер, дувший справа, теперь дует в лицо. Не заблудились ли мы?

— Не сомневайтесь, — успокаивает нас Андриес-ку, который правит лошадьми. — Я и с завязанными глазами домой попаду.

В тот вечер, когда Андриеску поехал в район, чтобы сообщить о Саеджиу, он в село не вернулся. И сегодня явился прямо на партийное собрание. Мы с Оней встретились с ним уже на машинно-тракторной станции, когда приехали туда из Флорен.

— Ну что? — бросился я к Андриеску.

Но рассказывать ему было почти нечего. Прямо ночью он заехал в райком, и ему посчастливилось застать там первого секретаря. Тот спокойно выслушал сообщение Андриеску и попросил подождать немного в приемной, а сам вышел. Через некоторое время секретарь вернулся и предложил Андриеску прямо отсюда отправиться на партийное собрание и никому не говорить ни слова.

— А что мы должны делать в селе?

— Ничего.

Секретарь райкома просит только об одном: вести себя так, чтобы Саеджиу и в голову не пришло, что за ним следят. Андриеску передает поручение лично мне: держать связь с Марией Ауреловной. Когда Саеджиу принесет динамит, мне следует немедленно позвонить в райком секретарю и сказать, что я нуждаюсь в учебниках истории. Это будет условным знаком.

И теперь, сидя в санях, когда от холода у меня зуб на зуб не попадает, я мысленно возвращаюсь к разговору с Андриеску, к порученному мне делу.

— Эй, Андриеску, куда ты нас везешь? — раздается над моим ухом голос Патриники, и я пробуждаюсь от своих мыслей.

Лошади стали. Мы вылезаем из саней. Ветер сбивает с ног. Снег до колен. Метель и не собирается утихать.

Где мы находимся? Когда мы выехали, ветер был встречный, а теперь он дует в спину.

— Хоть режьте меня на части, не знаю, куда едем, — жалуется Оня Патриники. — А ты только хвастаться силен, — набрасывается он на Андриеску. — «Давайте я буду править. Я и с завязанными глазами дорогу найду»… Вот и приехали! Что же нам теперь делать?