Во Флоренах

— Степан Антонович, чего вы от меня хотите? Если бы вы знали, как мне тяжело! Ведь мне даже не с кем поговорить по душе! — произносит она со слезами на глазах.

— Знаю, Санда Богдановна, — отвечаю я ласково, — именно поэтому я и начал с вами этот разговор. Мне кажется, что вы могли бы сделать свою жизнь более радостной.

— Но каким образом? — тяжело вздыхает она.

— Возьмитесь погорячее за работу, Санда Богдановна! Да, да, за работу! Работайте много и от всего сердца. В школе, в селе. И это принесет вам радость. Ваша жизнь будет заполнена. Разве не счастье чувствовать, что вы нужны людям, что люди любят вас! И они полюбят, если увидят в вас человека, преданного им всей душой. Вы можете этого добиться, Санда Богдановна!

Она отрицательно качает головой:

— Слишком поздно, Степан Антонович!

— Нет, не поздно, Санда Богдановна. Подумайте хорошенько.

Она поднимается.

— А почему вы меня к себе не приглашаете? — говорю я. — Можно мне проводить вас?

Санда Богдановна бледнеет: не насмехаюсь ли я над ней?

— Если вам не трудно, Степан Антонович.., — еле слышно отвечает она.

— Да я с удовольствием!..

Санда Богдановна живет недалеко от меня. Подходим к ее дому, я жму ей руку и ухожу.

Улица пустынна. Темно. Морозно. Я иду и думаю о том, какое это счастье любить, даже не зная, любим ли ты. Я давно — не видел Аники. Может, пойти к ней? Но где я — могу ее видеть? Днем она на ферме, вечером дома Саиду и Горця. Какой у меня может быть предлог для встречи с Аникой?

В субботу Еечером я был приглашен к Владимиру Ивановичу. Ему исполнилось шестьдесят лет. Из них он тридцать пять проработал в школе.

Пришли все учителя, врач с женой, Бурлаку. Попозже приехал на машине первый секретарь райкома партии Бордя. Он преподнес старому учителю серебряный портсигар с выгравированной надписью: «Дорогому Владимиру Ивановичу с благодарностью от бывшего ученика. Бордя».

— Друзья мои, братья! — сказал растроганный Владимир Иванович. — Какое счастье быть учителем! Я сегодня подсчитал, что у меня училось не меньше семисот детей. Нет, видно, не зря я жил на свете. Не могу жаловаться…

Голос Владимира Ивановича дрожит. Он вытирает платком глаза. Потом целует Бордю в лоб и говорит:

— Мне приятно сознание, что ты был моим учеником. Ты, наш районный руководитель…

— Первый человек, который указал мне дорогу в жизнь, были вы, Владимир Иванович. Помню ваши замечательные уроки ботаники и арифметики. И не только это! Вы научили меня большему: никогда не кривить душой. Вы учили своих учеников быть честными людьми, итти прямой дорогой…

Ужином заправляет Саеджиу. Нечего и спрашивать, почему он, Саеджиу, взял все заботы на себя. Никто, поверьте ему, не любит Владимира Ивановича так, как он. Владимир Иванович для него дороже родного отца. Такого сверхпорядочного, великодушного человека, как Владимир Иванович, он, Саеджиу, еще никогда не встречал.

— Товарищи, прошу! — Саеджиу широким жестом приглашает к столу. — Вы, Владимир Иванович, и вы, товарищ Бордя, садитесь здесь! Мария Ауреловна, Андрей Михайлович, товарищи, садитесь, пожалуйста…

На столе красиво расставлено угощение: вина, ликеры и разнообразные закуски. В самом центре огромный торт, на котором запеченным яичным желтком выведены слова: «К шестидесятилетию Владимира Ивановича». Уж, конечно, это Мария Ауреловна постаралась. Я невольно смотрю на нее. Как она изменилась! Лицо у нее какое-то застывшее, а глаза растерянно блуждают. Я читаю в них немой вопрос: что-то дальше будет, что меня ждет? И зачем она так мучает себя! Что касается Саеджиу, то на нем и тени тревоги незаметно. Кто еще сегодня веселится так, как он! Вот он беззаботно чокается с Андреем Михайловичем. Друзья, ничего не скажешь…

— Степан Антонович и Санда Богдановна! — кричит с другого конца стола Михаил Яковлевич, да так, чтобы все его слышали. — Вы неприлично себя ведете. Гости не должны так много кушать.

Все смеются. Санда Богдановна, которую еще совсем недавно такая шутка заставила бы вскочить и выбежать из комнаты, теперь пытается отшутиться. Напрасно, мол, Михаил Яковлевич беспокоится. С таким соседом, — указывает она на меня, — много не съешь. Он мне кладет на тарелку не больше, чем птичке.

Я добросовестно играю роль кавалера Санды Богдановны, раз уж судьбе угодно было свести нас за столом.

— Как вам не стыдно, Михаил Яковлевич! — отзываюсь и я на шутку. — Мы с Сандой Богдановной видели, как вы положили себе яблоко в карман. И ничего. Молчим. А вы нас выдаете.

Михаил Яковлевич, конечно, не остается в долгу.

— А я это прячу от вас с Сандой Богдановной. Вы ведь скоро все на столе уничтожите. Пусть и другим кое-что достанется.

— Браво! — кричит Саеджиу. — Один — ноль в пользу Михаила Яковлевича.

Мика Николаевна хохочет. Я только сейчас замечаю, что она сидит рядом с Михаилом Яковлевичем. То-то он сегодня такой бойкий. Вижу, столковались они между собой, а от меня скрывают. Я шутливо грожу им пальцем. Мика Николаевна заливается смехом, а Михаил Яковлевич опускает голову. Позже я наблюдаю, что они все время танцуют только друг с другом. Вместе уходят.