Во Флоренах

Я провожаю Санду Богдановну. Она крепко держит меня под руку.

— Как хорошо дожить до такой старости, как у Владимира Ивановича! Все его ценят, любят. Вас тоже любят в деревне, Степан Антонович.

— И вы можете добиться этого, Санда Богдановна.

— Но что мне надо для этого делать? Научите меня, Степан Антонович!

— Этому трудно научить. Живите так, как Владимир Иванович. Любите людей, и они вас будут любить.

— Я так хочу, я так этого хочу… — тихо говорит Санда Богдановна.

Да, она говорит искренно.

Только дома я чувствую, что немного охмелел, устал. В ушах звучит еще скрипучий голос Санды Богдановны. Мне ее жаль, и все-таки она мне неприятна. Может быть, оттого, что уж очень назойлива. Впрочем, бог с ней! Сегодня мне как-то особенно грустно… Я тоскую по Анике. Теперь больше, чем когда-либо.

Последнее время Андриеску зачастил ко мне. Разговоры у нас деловые, но мне все кажется, что он хочет поговорить со мной об Анике. Впрочем, откуда ему знать, что я люблю ее? И что ему вообще известно? Что я несколько раз проводил ее домой? Или же в деревне начали поговаривать, что между мной и Аникой существует нечто большее, чем обыкновенная дружба?

Но это же не так. Вот если бы Аника меня любила, дело было бы другое. Ведь должен же Андриеску видеть, что наши отношения нисколько не меняются. Аника, повидимому, к нему охладела. Но разве я виноват в этом? Меня мучает недоверие Андриеску. Мы оба коммунисты. Многое нам предстоит делать вместе. Мы не можем драться, как два петуха.

И ты, конечно, тоже так думаешь, Андриеску!

Уж мне ли не знать тебя! Ты хороший парень. И потом, ты ведь только догадываешься о моей любви к Анике. Наверняка ты ничего не знаешь. Тем лучше для тебя. Живи ты своей мечтой, я — своей. Пусть Аника сама выбирает между нами.

Вот ты приходишь ко мне, Андриеску. Я угощаю тебя чаем, и мы долго беседуем о массовой работе в селе. Мы вместе радуемся тому, что строительство электростанции так хорошо подвигается, что в нынешнем году будет закончена ликвидация неграмотности. Для этого дела пришлось немало потрудиться и комсомольской организации и учителям. Но ведь руководили-то всей работой мы, коммунисты. Разве могли бы мы добиться успеха, если бы подрались из-за девушки? Да и кто знает? Может быть, счастье обошло нас обоих, мой друг?..

Сегодня Андриеску пришел ко мне вместе со Штефэнукэ. Что ж, я очень рад. Штефэнукэ теперь уже не тот, каким был в начале нашего знакомства. Да, первое мое столкновение с ним показало его мне в довольно неприглядном свете. Я тогда еще не знал его по-настоящему и судил слишком строго. Теперь я вижу в нем совсем другого человека, и, прежде всего, хорошего хозяина колхоза. Теперь он приходит ко мне уже не с оскорбительными предложениями повысить отметку его сыну, а для того, чтобы потолковать о делах. И я на него не в обиде за прежнее. Штефэнукэ постепенно вылечивается от чванства, как и от многих других болезней. И этим он в большой мере обязан партшколе. Она еще сделает из него настоящего государственного человека.

— Ну, Степан Антонович, — начинает Штефэнукэ, — Андриеску и Бурлаку едут в Кишинев за оборудованием для электростанции. И мы хотим посоветоваться с вами.

— Дело в том, — говорит Андриеску, — что у колхоза нет денег, чтобы сразу купить все оборудование. Придется ведь еще платить инженерам и техникам, которые будут здесь работать.

— Да, стройка не маленькая, — озабоченно трет лоб Штефэнукэ. — Вот если бы нам отпустили кредиты… Ну, хотя бы половину той суммы, которая нам нужна на оборудование.

— Кредиты — дело хорошее, — говорю я, — но нельзя ли найти еще какой-нибудь выход из положения?

Штефэнукэ и Андриеску молчат. Я тоже не тороплюсь со своим мнением.

— Будете в Кишиневе, — говорю я Андриеску, наконец, пораздумав, — зайдите в ЦК, в министерство. Но не мешает подумать еще об одном…

— В Государственный банк надо зайти, вот что, — перебивает меня Штефэнукэ.

— И в Государственный банк… Ну, а почему бы вам не пойти еще на завод электрооборудования? Попробуйте, поговорите с рабочими, расскажите им о нашей станции. Я думаю, что они найдут способ нам помочь.

— Вот это идея! — ударяет кулаком по столу Андриеску.

Мы еще толкуем некоторое время об электростанции. Когда наш разговор кончается и Андриеску уже поднимается, чтобы уходить, Штефэнукэ спрашивает меня:

— У вас еще есть немного времени, Степан Антонович? Мне бы хотелось…

— Пожалуйста, что такое?

Штефэнукэ вертит шапку в руках. На лбу у него выступило несколько капель пота. Он медленно вынимает платок, вытирает лоб и говорит глухим голосом:

— Вот какое дело, Степан Антонович: я решил подать заявление о приеме в партию. Что вы на это скажете?

Я не секретарь парторганизации и не член бюро райкома. Значит, Штефэнукэ обращается ко мне неофициально. Но я знаю, что стоит мне сейчас сказать ему: нет, рано, ты еще недостоин быть членом партии, и он не подаст заявления. Он ни на минуту не усомнится в моей правоте. Но Штефэнукэ вполне достоин быть членом партии.