Во Флоренах

В старших классах было много учеников с двойками по географии. И не потому, что Санда Богдановна плохо знает свой предмет или, скажем, слаба по части методики. Нет. Здесь было другое. Учительница не пользовалась авторитетом у детей, и они у нее плохо учились. Не пользовалась же она авторитетом потому, что работала без любви, точно отбывала повинность. А дети — народ чуткий. Что же изменилось сейчас, то есть за последние два-три месяца? Многое изменилось. Дело в том, что Санда Богдановна заметно увлеклась своей работой, вот ей и удалось увлечь также детей. Она даже стала подыскивать художественную литературу на географические темы. Читает ее детям и на уроках, и во внешкольное время. Да ей уже, собственно, незачем самой им читать. Попробуйте теперь достать в школьной библиотеке книгу с описанием путешествия или географического открытия. Эти книги всегда на руках. Пройдите по коридору и задержитесь у дверей класса, где дает урок Санда Богдановна. Владимир Иванович уже не разводит больше руками: «хоть милицию вызывай!» В классе слышен только голос Санды Богдановны или ученика, который ей отвечает. Авторитет учительницы явно поднялся. И даже Горця Крецу, который раньше вечно с ней враждовал, теперь кланяется ей на расстоянии; «Здравствуйте, Санда Богдановна». И в результате по географии в третьей четверти почти одни четверки и пятерки. Ни одной двойки и шесть троек на три класса.

Мне невольно вспоминается, как Санда Богдановна клялась, что ноги ее не будет в седьмом классе. А теперь она сидит довольная, сияющая. Кто знает, может, она первый раз в жизни слышит доброе слово о себе, да еще публично высказанное? Она победоносно смотрит на всех, как бы говоря: «вот видите, не обижайте больше Санду Богдановну!»

Мария Ауреловна говорит уже около часу. Она использует большой материал из жизни нашей школы и делает полезные выводы.

— У кого есть вопросы к докладчику? Кто хочет высказаться? — спрашивает Андрей Михайлович. — Вы, Владимир Иванович, не хотите ничего добавить? А Мика Николаевна? Степан Антонович?

На лицах товарищей я читаю: что еще можно сказать? Все ясно. У нас ведь сегодня не такое совещание, на котором надо вынести определенное решение. Но поговорить все же есть о чем.

— Прошу слова! — раздается голос Михаила Яковлевича, и он подымается с места. — Мне очень понравился доклад Марии Ауреловны, но в нем не намечена перспектива на будущее. До сих пор мы боролись за то, чтобы у нас в школе не было отстающих учеников…

— И вышли победителями из этой борьбы, — с гордостью перебивает его Андрей Михайлович.

— Давайте возьмемся теперь за учеников с тройками и четверками. Пусть все будут отличниками. Школа из одних отличников! Мы можем этого добиться.

— Можем, — поддерживает его Санда Богдановой. Но тут Владимир Иванович не выдерживает.

— Школа из одних отличников! Вот так махнули! При первых же успехах голова закружилась. Эх, молодость, молодость! — грозит он пальцем Михаилу Яковлевичу. — И уже серьезно возражает: — Нам надо ставить перед собой реальные задачи: ни одного отстающего ученика в будущем учебном году, минимальное количество посредственных. Хорошо может успевать при нормальных условиях любой ребенок. Если мы, педагоги, будем работать по-настоящему, то отличников у нас, конечно, тоже станет больше.

Из школы мы выходим вместе с Сандой Богдановной. На дворе тепло и ясно. Весна входит в свои права, Санда Богдановна берет меня под руку.

— Я так люблю цветы!.. Они напоминают о любви, о молодости… А все-таки какой этот Андрей Михайлович! Сам завышал отметки, а теперь всех нас хочет в этом обвинить…

Я смотрю на далекое, усыпанное звездами небо и почти ничего не слышу из того, что говорит мне счастливая Санда Богдановна.

Я думаю об Анике.

Любовь

«Аника» — вывожу я нечаянно вместо отметки в классной тетради Тимы Верзарь. Ну что теперь делать? Стереть? Останется пятно. Не лучше ли «потерять» тетрадь? «Аника», — обращаюсь я к Марии Ауреловне, прося у нее ножницы, и вызываю этим грустную улыбку на ее лице. С именем Аники я засыпаю и просыпаюсь. Где бы я ни был и что бы ни делал, я думаю о ней. Боюсь, как бы у меня не вырвалось ее имя на уроке в присутствии детей.

Но вот, моя дорогая, я один в комнате и могу повторять твое имя, сколько душе угодно. Аника… Ты говоришь, что нужно работать, что вечер у меня зря пропадает? Но почему же зря, если я разговариваю с тобой? Ты, Аника, видно, не представляешь себе, как я тебя люблю! Но я уже не мальчик, говоришь ты, и люблю, наверное, не впервые?.. Да, Аника, это было давно. Я учился в гимназии. Ее звали Ленуцей. Мне казалось, что я чувствую любовь к ней. Но это было ребячеством. Стоило мне уехать в Яссы учиться, как я о ней тотчас забыл. Почему ты смеешься, Аника?

— Я не смеюсь, Степан Антонович.

— Опять — Степан Антонович! Ведь ты обещала, Аника, звать меня «Степой», говорить мне «ты»… Что ж ты стесняешься? Мы скоро поженимся…

— Много воды утечет из Реута до той поры…

— Но почему, Аника?

— Лучше поговорим о другом, Степан Антонович.

— Опять?..

— Прости меня… Выслушай меня, Степа…

Мечты, мечты…