Во имя человека

— В вечер, — ответила я, садясь за стол рядом с Бакланом; мне уже был приготовлен прибор и чашка такая же, как у Баклана, синяя с золотом, только поменьше размером… — Доброе утро! — спохватилась я.

— Доброе утро, доброе утро… — засмеялся Семен Борисович, вставая из-за стола. — Ну, до вечера, — и вышел поспешно.

Баклан помешивал ложкой, и она позвякивала о край чашки. Нина Ивановна молчала, приподняв плечи. Тетя Паша пила чай и тоже молчала. Мне показалось, что сейчас будет тяжелый и неприятный разговор!.. Но вот входная дверь хлопнула, Нина Ивановна помолчала еще секундочку, и плечи ее медленно ослабли… Ложка в руке Баклана перестала звенеть, тетя Паша ласково и негромко сказала мне:

— Пей чай, а то совсем остынет.

— Да брось, мама, все обойдется! — сказал Баклан и погладил руку Нины Ивановны.

Она вздохнула, кивнула ему, улыбнулась, сказала заботливо:

— Ты варенье положи, оно вкусное, теть-Пашиного производства.

— Спасибо-спасибо… — ответила я и теперь вспомнила про разговор об испытании новой модели, который слышала; хотела уже тоже успокоить Нину Ивановну, что все окончится благополучно, но почувствовала, что делать этого не следует, что это не принято в их семье и даже у Баклана вырвалось случайно…

Я то и дело теперь ловила себя на том, что и квартира Баклановых приятна мне, и обстановка, и спокойно-уверенный быт, хотя профессия Семена Борисовича будто незримо присутствовала во всем, и непоказная, точно сама собой разумеющаяся забота обо мне. И непрерывно открывала новое — и в их отношениях между собой, и в жизни вообще. Вот вроде того, как я угадала в то первое утро, что говорить о работе Семена Борисовича не надо, что в разговорах об этом хоть чуть-чуть, да будет оттенок ложности. А у нас с мамой было принято обязательно говорить все до конца. Мама еще усмехалась уверенно:

— Молчание, а тем более недосказанность, уже само по себе могут породить ложь. Говори всегда и все прямо в глаза!

Как-то вечером мы с Бакланом лежали в постели и читали, а Нина Ивановна все сидела за роялем и разучивала арию, десятки раз повторяла одно и то же. Я спросила Баклана:

— Вот так твердить одни и те же звуки надо для того, чтобы автоматизм появлялся при исполнении, да?..

Он кивнул, улыбнулся мне, сказал по-ночному, негромко:

— Но главное, конечно, чтобы сделать исполнение чуть-чуть лучше.

— Всего чуть-чуть, и — так мучаться?!

— У Брюллова был такой случай… Он преподавал в Академии художеств и как-то обходил мольберты учеников, чуть-чуть дотрагивался кистью то до одной картины, то до другой. И один из учеников сказал ему: «Вот вы чуть-чуть дотронулись кистью до моей картины, а она совсем по-другому зазвучала!» И Брюллов ответил ему: «Вот с этого «чуть-чуть» и начинается искусство!»

— Откуда ты это знаешь?

— Да читал где-то, — и улыбнулся.

— Как это получается: учились мы с тобой вместе, одинаково вроде учились, а знаешь ты больше, чем я. Хотя можно и много знать, а по отношению к людям быть утюгом!..

— Да… — и засмеялся, спросил: — Ты уверена, что дважды два всегда четыре?

— Еще бы?!

— Ну, а этот подъем двумя кранами, из-за которого я оказался в больнице? Не дважды два — пять?!

— Так ведь в больнице оказался!

— Но ведь сейчас все так работают! — И пояснил: — То есть ребята работают так, и все нормально.

— Да, поначалу это действительно выглядело как дважды два — пять, — согласилась я. — Моя прежняя жизнь вообще во многом основывалась на том, что все в ней — дважды два — четыре!..

— Я же не говорю, что это неправильно, — поспешно начал успокаивать меня Баклан. — Просто надо как-то шире смотреть на жизнь, что ли, уметь встать и на точку зрения другого человека… Вон там, — кивнул он на книжную полку, — есть книга о Свифте… Я специально заглавием ее поставил, можешь отсюда прочитать…

— «Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях»…

Баклан помолчал, потом сказал мягко:

— Вот, наверно, надо уметь из повседневной текучки иногда выбираться в «отдаленные страны мысли и чувства», чтобы жизнь была по-настоящему полной…

Очень хорошими были воскресные обеды у Баклановых, только за ними и собирались все вместе.

Что это я: «у Баклановых»? У нас!.. И не «были», а есть!.. Тетя Паша обязательно готовит что-нибудь вкусное, а когда я однажды спросила:

— Зачем вы столько всего наготовили, тетя Паша, праздник, что ли?!

— Да любит она просто готовить! — ласково-насмешливо, как обычно, сказала Нина Ивановна.

Тетя Паша молча покосилась на Семена Борисовича и вздохнула, а я сразу же вспомнила, какая у него работа и что вообще этот воскресный обед может оказаться для него последним!.. И он будто понял меня, засмеялся:

— А разве выходной не стоит хорошего обеда?.. При условии, конечно, что ты нормально поработал на неделе.