Во имя человека

Он лежал на кровати в дальнем углу, и глаза, и все лицо были у него совсем такими, как всегда, только голова забинтована. На меня смотрели больные, здоровались со мной, а я шла, натыкаясь на кровати, и все не могла отвести глаз от Баклана. И он улыбался мне, и губы у него почему-то чуть подрагивали…

— Садись, садись, — шепотом сказал он и чуть подвинулся на кровати; я села, он взял меня за руку, попросил: — Не плачь, а?!

— Хорошо-хорошо…

— Ты помнишь, что я тебе сказал по телефону?

— Да-да!.. Только это я первая сказала!

— Да-да! Как там Симочка с Женькой?

— Все в порядке.

— Ах, как глупо все вышло! Вот наделал беспокойства всем, дурак!..

— Ну, повидались — и будет! — негромко и настойчиво проговорил мужской голос.

В коридоре Нина Ивановна платком вытерла мне лицо, сказала:

— Герасим Лукич, ну теперь-то можно надеяться, что все обойдется?!

Мужчина, который вывел меня из палаты, был весь черный, как Венка, и даже большие гусарские усы закручивались у него кверху. Он внимательно поглядел еще на меня темными глазами, сказал:

— Борису нельзя волноваться, девушка, очень прошу вас запомнить это! И пока… — он повернулся и посмотрел на Нину Ивановну, — и пока, дня на два — на три, я попрошу не навещать его. Можете, конечно, присылать записки, фрукты…

Я посмотрела на Нину Ивановну. Успела только заметить, каким усталым и осунувшимся сделалось за одну ночь ее красивое лицо, и — не могла удержаться, спросила:

— А разве он не выйдет за эти два дня?!

— Его счастье, что здоровый мозг у него, — Герасим Лукич чуть улыбнулся Нине Ивановне. — На фронте, конечно, это и не считалось за травму…

— Жаль тогда, что мы не на фронте! — сказала я.

— А?! — Герасим Лукич кивнул Нине Ивановне и щелкнул меня по носу.

— Да! — ответила Нина Ивановна и ласково обняла меня за плечи, притянула к себе.

— А может, они и правы? — спросил он Нину Ивановну.

— Вероятно — правы! — вздохнула она.

Он тоже вздохнул, откинул полу халата привычным движением, доставая папиросы. Вспомнил, что курить здесь нельзя, засунул их снова в карман, сказал, все как-то непонятно глядя на меня:

— А травма-то совсем как на фронте, а, рыжая?!

— Да! — сказала я и снова заплакала.

— Ну-ну… — повернулся, нашел глазами тетю Машу, стоявшую у стены, строго сказал ей: — Проследите, чтобы эта рыжая сюда не бегала.

— Пойдем-пойдем, — Нина Ивановна повела меня по коридору.

Мы прошли весь коридор, потом спустились по лестнице, через проходную, на улицу, а она все не отпускала моих плеч и молчала. И мы все шли, шли и молчали.

— Ну, девочка, мне пора на репетицию, — она остановилась, посмотрела еще на меня, вздохнула, потом чуть улыбнулась, сказала просто: — Борька сообщил мне о вашем ночном разговоре по телефону. Ну, что ж… — и поцеловала меня.

А я почему-то не могла сказать ни слова. Нина Ивановна села в такси:

— Ты успокой там всех в порту.

Я поняла, что Нина Ивановна сказала своим «ну, что ж…». Поняла, что все уже и окончательно решилось. Пошла потихоньку по улице, ступая осторожно, медленно; боялась встретиться с кем-нибудь глазами, предупредительно уступала дорогу бегущим на работу; мимо ехали трамваи и машины, и люди что-то говорили друг другу, но я ничего не слышала, будто оглохла, только видела трамваи и машины, видела, как беззвучно шевелятся рты людей… Это и было счастьем.

Две недели, пока Баклана выпустили из больницы, я прожила в каком-то странном мире: главным в нем было только то, что так или иначе касалось Баклана, наших с ним взаимоотношений, а все остальное составляло фон для этого. Даже работа, мама, наши портовские комсомольские дела… Это чем-то напоминало состояние перед экзаменом: вот сдам его, и весь мир снова обретет полноту, глубину, свое обычное и важное значение. Да, вот поэтому, наверно, мне и запомнилось в основном только то, что касалось Баклана.

Тогда из больницы побежала прямо в порт, чтобы не опоздать на смену. Только в проходной по недоуменному взгляду вахтера сообразила, что на мне нарядное платье и туфли на высоком каблуке.

На причале около катера сидела вся смена и Петр Сидорович. Все молча и ожидающе глядели на меня. А я, дура, подбежала к ним и выпалила:

— Мы решили пожениться!..

Венка засмеялся, Даша вытаращила глаза, Федя Махов удивился:

— Ишь ты, как обожгло человека!..

И только Петр Сидорович сказал облегченно:

— Ну, значит — все в порядке! Ты из больницы?

— Врач сказал, что мозг у него здоровый… Что это травма, как на фронте. Но в войну с такими травмами даже в госпиталь не клали… Баклан все спрашивает, как у Симочки с Женей?

— Вот видите, товарищи?! — тотчас значительно проговорила Катя. — Во-первых, как на фронте! А во-вторых, сам человек в больнице, а беспокоится о других!

— Подумаешь, ну разбился бы станок!.. — сказал Венка.

— А теперь Петру Сидоровичу попадет, что у него на кранах — несчастный случай, — поддержала его Любочка.

Катя настороженно смотрела на Петра Сидоровича, Даша качала головой, глядя на Венку.