Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Я повиновалась и прочла этот документ в полном молчании, прежде чем вложить его обратно в оболочку. Потом мы посидели вместе несколько минут, не говоря ни слова. Я старалась не заплакать и не думать о сейсмических последствиях того, что только что прочла. Не то чтобы меня это хоть в малейшей степени волновало. Вплоть до этого момента я была сосредоточена только на одной мысли — чтобы он выжил и вопреки всем вероятностям вышел на бой еще раз. Это был единственный для меня способ справляться со столь многими ужасными недавними событиями. Любой другой исход был бы немыслим, и, взяв себя в руки, я так ему и сказала, добавив:

— Для меня сейчас это слишком больно…

— Я понимаю, понимаю, — утешающе проговорил он, — но ты понимаешь, что это означает?

— Да, папа, — ответила я. — Понимаю.

Честно говоря, я не была уверена, что поняла.

Глава 28 Последняя встреча с сыновьями и смерть великого Гуччи

В нашей жизни бывают времена, когда приходится сталкиваться лицом к лицу с трудными моментами или людьми, которых мы предпочли бы избежать. Из всего, что отец когда-либо просил меня сделать, это поручение было наиболее неприятным. Так случилось только потому, что моя мать тоже решила не искать легких путей и заставила нас заняться тем, чего все мы вплоть до этого момента избегали.

— Альдо, я тут подумала… — сказала она отцу в тот же день, когда он показал мне завещание. — Пора сообщить твоим сыновьям, — и, видя на его лице выражение ярости, добавила: — Ты должен!

К нашему удивлению, он кивнул:

— Va bene, Бруна. Ладно.

Потом, повернувшись ко мне, тихо сказал:

— Ты это организуешь, хорошо? Я дам тебе номера, по которым нужно позвонить. Попроси их приехать.

— Завтра, — добавила мама настоятельно.

Мои отношения с братьями никогда не были близкими, а после всего того, что они сделали с папой, я больше не имела желания с ними встречаться. Тем не менее выполнила поручение и договорилась встретиться с ними в отеле «Кавальери-Хилтон» на следующий день утром. Приехав туда заранее, я села за столик и заказала себе чай. Они прибыли через считаные минуты, явно заинтригованные, зачем их позвали.

После вежливого, но принужденного обмена приветствиями я огорошила их новостью.

— Боюсь, вашему отцу — нашему отцу — недолго осталось жить. Это рак, — сказала я, изо всех сил стараясь крепиться, произнося слова, которые до сих пор не могла осмыслить. — Ему поставили диагноз в прошлом году… Он говорит, что вы можете приехать повидать его, если захотите.

Никто из них не ожидал услышать подобное.

Несмотря на то что папе было за восемьдесят, он за всю свою жизнь почти не болел, и, наверное, все мы в глубине души считали его бессмертным.

Возникла потрясенная пауза, все они уставились на меня, а потом Роберто заговорил:

— Почему ты и твоя мать так долго скрывали это от нас? Почему вы ничего не говорили?!

За этим посыпались другие обвинения, и я — на восьми месяцах беременности и не менее расстроенная, чем они, — была вынуждена противостоять этой открытой враждебности с их стороны.

— Не говорить вам — это было решение вашего отца. Я тут ни при чем, — ответила я решительно, когда они перестали бушевать. — Теперь он готов к тому, чтобы вы об этом узнали. Вы можете встретиться с ним завтра днем. Он в больнице Вилла Фламинья. В три часа.

Я поднялась, стараясь держаться как можно ровнее, и поспешила прочь из отеля. К чаю так и не притронулась.

Если уж я не горела желанием встречаться с братьями, то страх отца перед последней встречей с теми, кого он считал предателями, должно быть, был вдесятеро бо́льшим. И все же он казался странно сосредоточенным. В нем ощущалось какое-то новое чувство цели, которое постепенно нарастало к этому решающему дню. Помогая ему готовиться, мы с мамой чувствовали его решимость заставить своих сыновей увидеть, какую цену он заплатил за то, что они натворили. Много лет он пользовался тоником, приглаживая свои седые волосы, отчего они казались темнее. В день накануне встречи — и этот жест явно имел огромное символическое значение — он попросил мою мать смыть с его волос лосьон. Эффект был потрясающий — его волосы в одно мгновение побелели.

Сменив пижаму на темно-синий в тонкую полоску костюм, который теперь болтался на его исхудалом теле, он опустился в кресло из искусственной кожи и приготовился. Смахнув воображаемую пылинку с брюк, он выпрямился, подав тем самым сигнал, что готов принять троих своих сыновей. Он сидел совершенно прямо, но при этом казался странно съежившимся — и выглядел на все свои восемьдесят четыре года.