Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Чего мы с мамой не ожидали — так это того, что братья вернутся так скоро. На этот раз они приехали в клинику все вместе, с семьями, и столпились в помещении приемного покоя сразу за дверями палаты отца. Мои братья в конце концов робко прошли внутрь и встали в изножье кровати. Единственным слышным звуком было тяжелое дыхание отца. Молясь о чуде, я крепко сжимала его пальцы — так же, как он мои в день моей свадьбы, — зная теперь, каково это — отпускать человека, которого любишь.

К середине дня 19 января его слабое дыхание стало затрудненным, и когда мы наклонились ближе, мама ощутила, как он почти неуловимо сжал ее пальцы. Его сердце все еще оставалось сильным, и она видела, как он борется, чтобы остаться со своей возлюбленной Бруникки. Она поняла: пора сделать то, чего она избегала так долго. Смахнув слезы, она встала, наклонилась к нему и прижалась губами к его уху.

— Альдо, amore mio, ты меня слышишь? — сказала она, и голос ее вдруг прозвучал на удивление твердо. — Иди, Альдо. Освободись, Альдо. Бог с тобою. Иди с миром.

Почти сразу же папино дыхание переменилось, и, хотя его по-прежнему больно было слышать, казалось, оно стало более глубоким, более размеренным.

Я отчаянно пыталась оставаться сильной ради них обоих, но, чувствуя, что он может в любой миг ускользнуть от нас, начала дрожать всем телом. Монахиня, которая заботилась о папе, положила руку мне на плечо, чтобы сообщить, что последняя фаза жизни моего отца вот-вот станет неприглядной.

— Вам нужно защищать новую жизнь, моя дорогая, — тихо добавила она. — Думаю, вам пора проститься.

Пораженная горем, я бросила взгляд на мать, которая кивнула мне. Ясно было, что она останется до самого конца. Чувствуя тяжесть в конечностях, я поднялась на ноги и, положив защитным жестом руку поверх папиной, наклонилась, поцеловала его в щеку и прошептала:

— Я люблю тебя, папа.

Не помню, как вышла из палаты, как поспешно миновала остальных родственников, которых едва знала; зато помню, что некоторые из них смотрели на меня в коридоре с неприкрытым негодованием. Жаждая глотка кислорода, я спустилась по лестнице и пошла прочь из здания настолько быстро, насколько могла, не опасаясь при этом упасть. Захлебываясь таким желанным порывом ветра, я разразилась рыданиями, зная, что больше никогда не увижу своего отца живым.

С тех пор, когда была маленькой девочкой, я довольствовалась знанием, что, даже если папа не может быть рядом со мной физически, он любит меня и всегда возвращается. Этого было достаточно. Все должно было вот-вот измениться, а я не чувствовала себя взрослой настолько, чтобы справиться с этим.

Чувствуя, как ребенок шевелится внутри меня, я закрыла глаза, еще несколько раз глубоко вдохнула и попыталась взять себя в руки, чтобы избавить дочку от своей скорби. Она была невинной представительницей следующего поколения, и я молилась, чтобы какая-то часть моего отца продолжала жить благодаря ей.

Так же, как и он, я черпала некоторое утешение в синхронности того, что должно было случиться. Его жизнь угасала, новая должна была вот-вот начаться. Я не могла не думать, что человек, который так скрупулезно все планировал всю свою жизнь, каким-то образом срежиссировал и это — от колыбели до могилы и обратно.

Его мать Аида была некогда так же беременна им, как и я сейчас, и ее надежды на будущее ребенка, должно быть, были такими же яркими, как мечты любой молодой матери. Она любила своего сына Альдо по-своему, так же, как мой отец любил меня. Родовая линия продолжалась, и я несла в себе ее следующее поколение, а с ним и его мечты.

Папа умер тем же вечером, и любовь всей его жизни, Бруна Паломбо, неотлучно была рядом с ним.

Намного позднее, когда он уже давно был потерян для нас навеки, моя мать пересказала мне историю о сне, который приснился ему ночью перед тем, как он упал с кровати. Этот сон был темой одного из их последних разговоров.

— Я видел свою мать, — признался папа.

— И что она делала? — спросила мама, завороженная значением его видения.

Папа улыбнулся.

— Она стояла на верхней ступени лестницы, — ответил он. — Кажется, она меня ждала…

Эпилог

Внутренний покой, это всепроникающее чувство довольства и гармонии — неуловимая мечта. В большей части моей жизни его не было. И тем не менее все мы его жаждем.

Первые дни после кончины моего отца нельзя было назвать спокойными. Уж точно не для меня — и совершенно точно не для моей матери, чьи худшие мучения только начинались. Папины похороны, состоявшиеся 21 января 1990 года, принесли нам мало утешения, и наше намеренное отдаление от остальной части его семьи в церкви в тот день стало символом этого прискорбного раскола.