Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Успех последней Galleria был оглушительным, даже по американским меркам. «Новый Гуччи сам себя перегуччил!» — заявила газета «Нью-Йорк таймс», которая описала новый магазин как «оазис приглушенной, но изобильной роскоши». Так оно и было. Поездка в стеклянном лифте к этому священному пространству открывала посетителям вид с высоты птичьего полета на огромный, размером 7х5 метров, гобелен XVI века под названием «Суд Париса», вытканный из шелка и шерсти по заказу Франческо Медичи[63]. Он занимал целиком целую стену, а вторую украшала монументальная, размером 5×2 метра, картина под названием «Белое Древо», которую мой отец заказал художнику Рою Лихтенштейну[64]. Уже сами размеры этих произведений задавали тон тому, что разворачивалось перед взором зрителей, поскольку гости получили возможность предстать перед произведениями величайших творцов как в итальянском, так и мировом современном искусстве.

— Люблю, когда меня окружают красивые вещи, — говорил мой отец, хвастаясь собранной им уникальной коллекцией. — А современное искусство говорит на собственном языке.

Этот язык он понимал и ценил гораздо выше яхт и других подобных атрибутов статуса. Изящные искусства затрагивали некую глубинную струну в его душе — его творческую сущность.

Ослепленные великолепием, СМИ тут же вынесли вердикт: это полное безрассудство со стороны отца — открывать торговую площадь почти в 2000 квадратных метров в период экономического спада. Покачав головой, он напоминал им, что Galleria предназначена для самых преданных покупателей GUCCI — «тех пяти процентов, которые могут себе это позволить». Он добавлял: «Лучано Паваротти и в голову не пришло бы петь в кафе даже за все деньги этого мира. У Паваротти есть голос и образ… Это наш голос — тот голос, которым мы поем».

Среди всех воспоминаний об отце, которые хранятся в моей памяти, его образ в тот теплый июньский вечер — один из самых любимых. Безупречно одетый мужчина, которого называли «Микеланджело от торговли», энергично передвигался по восьми салонам, наполненным орхидеями, сокровищами искусства и — разумеется — товарами GUCCI. У него находилась улыбка для каждого, когда он с одинаковой теплотой приветствовал светских львиц, политиков, знаменитостей и кинозвезд, а на заднем плане приглушенно звучала классическая музыка. Казавшийся лет на двадцать моложе своего возраста, папа был хозяином своего королевства.

Что бы ни ожидало впереди его самого и компанию GUCCI, он не мог не радоваться тому, какой большой путь им пройден. Моя мать находилась рядом с ним, и в его мире мне отводилась все более важная роль. Его семья, казалось, на время забыла о своих раздорах, и будущее выглядело светлее. Тот вечер представлял результаты десятилетий упорного труда и неустанной преданности делу, но, думаю, даже он сам под конец вечера встал бы с бокалом шампанского в руке и задумался о величии своих достижений.

Однако он не брал в расчет безрассудные амбиции моего брата Паоло. Дядя Родольфо продолжал пристально приглядывать за ним, и когда выяснил, что тот втайне осуществляет свои планы по запуску Gucci Plus, пришел в ярость — как и мой отец. Через четыре месяца после открытия Galleria Паоло вызвали на совет директоров для объяснений. Отказавшись извиниться за свое самоуправство, да еще и попытавшись предъявлять какие-то требования, он привел в действие взрывной темперамент отца. В приступе ярости отец уволил сына, не сходя с места, и отослал его паковать чемоданы вместе с письмом совета директоров об отставке.

Паоло недооценил папу. Если бы он немного подождал, а потом пошел на уступки, возможно, ему удалось бы настоять на своем. Но вместо этого темпераментный глупец пошел к своему адвокату и подал заявку об учреждении торговой марки Paolo Gucci. Этот ход прямо противоречил акционерному соглашению, которое конкретно воспрещало использование фамилии Гуччи «для развития любой дальнейшей производственной, коммерческой или ремесленной деятельности».

Моего отца разгневало неуважение, проявленное его сыном, но мысль о побочном бизнесе под знаменем GG привела его в такую ярость, какую он обычно приберегал для контрафактников. Он тотчас обратился в суд с иском в связи с посягательством на торговый знак, а затем пригрозил внести в черный список любого поставщика, который осмелится вести бизнес с его сыном. Эта угроза прозвучала смертным приговором для тех, кто намеревался не повиноваться; ведь основной поток сбыта большинства поставщиков зависел от Гуччи. Это решило исход дела, и обида Паоло на папу отравила их отношения навсегда.

Контакты с двумя другими моими братьями к этому времени были чуть более дружественными. Атмосфера между нами смягчилась, хотя для меня они всегда были скорее дядями, чем братьями. В общем-то, они оставались в основном такими, какими я увидела их в первую нашу встречу.