Во имя Гуччи. Мемуары дочери

— Поезжай с ним, Патрисия, — командовала она. — Я соберу его вещи и прибуду следом.

Было очевидно, что возражений она не примет, поэтому мы поступили так, как нам было сказано.

Только когда я уселась на заднее сиденье машины рядом с отцом, мой скептицизм превратился в тревогу: до меня дошло, что, возможно, мама не ошиблась. Словно утратив необходимость притворяться, будто с ним все в порядке, папа стал пепельно-бледным, и ему с трудом давался каждый вдох. К тому времени, когда мы добрались до больницы, он сдался на попечение врачей, словно ребенок. Что, возможно, было к лучшему, так как мама оказалась права. Они поставили диагноз — вирусная пневмония, и, когда выяснилось, что у него аллергия на пенициллин, им пришлось дожидаться несколько критически важных часов, пока не доставили самолетом специальный антибиотик.

Было страшно смотреть, как быстро отец сдает. Вот буквально только что он спорил с матерью — а в следующую минуту уже был близок к обмороку, подскочила температура. Для 76-летнего мужчины такое состояние представляло угрозу жизни. Впервые я осознала, что однажды потеряю его, и эта мысль потрясла меня. Я часто ездила к нему в больницу, а моя мать не отходила от его койки в ожидании, когда лекарства начнут действовать. Она питалась одними бананами и кофе и похудела на пять килограммов за столько же дней. Сидя рядом с папой, она заметила, как он сжимает в кулаке крохотное золотое изображение Мадонны с младенцем Иисусом. Должно быть, он взял его с собой, прежде чем выйти из дома. Это лишний раз убеждало: он все это время знал, что опасно болен.

— Вы должны благодарить свою жену, — сказали папе врачи, когда он наконец открыл глаза. — Еще сутки — и, возможно, оказалось бы слишком поздно.

Им необязательно было это говорить, поскольку во время своего полукоматозного состояния он, по его собственному признанию, «коснулся завесы». Разговаривая с мамой о своем внетелесном опыте, он впал в изумление и смирение.

— Я двигался к яркому свету! — со слезами говорил он ей. — Он был такой мирный, такой спокойный, Бруна! Мне совершенно не было страшно.

Сжимая ее руку, он сказал, что заставил себя вернуться только потому, что ему следовало позаботиться о «незавершенных делах».

Во время всего периода беспамятства он осознавал ее постоянное присутствие. Опыт на грани смерти кристаллизовал его мысли и заставил осознать, как мало времени ему, возможно, осталось. Все, что моя мать многие годы пыталась внушить ему о важности духовной жизни, внезапно обрело для него смысл. Она была права. У всех нас есть высшее предназначение, и наша обязанность — поступать по справедливости с теми, кто нас любит.

Целуя маленький медальон в своей руке, с лицом, отражавшим бурю эмоций, он сказал ей:

— Я клянусь на этой Мадонне, что, если покину эту больницу живым, сделаю тебя своей женой.

— Ой, прекрати, — пожурила его мама. — Ты не можешь давать такую клятву. Ты уже женат!

И, ошеломленная, в ответ она услышала его рассказ о том, что́ он обнаружил во время недавней поездки в отдел регистрации земельных сделок в пригороде Рима. Насколько папа мог судить, из-за его недосмотра их брак с Олвен, заключенный в 1927 году, похоже, не был зарегистрирован в Италии. Если это действительно так, сказал он, то, с точки зрения местных властей, он до сих пор официально холост.

Это означало, что церемония их бракосочетания в Шропшире могла быть единственной официальной регистрацией их союза. Такой грубый просчет был губительным для его сыновей.

Моя мать выслушала его, а потом положила ладонь ему на лоб и велела лечь на подушку и поспать. Она была рада, что он сообщил ей эту новость, но знала, что это не имеет значения. Он в бреду, сказала она себе, и его предложение руки и сердца мало что значит, а может, и вовсе ничего. Факт оставался фактом: Олвен была его женой бо́льшую часть жизни и родила ему троих сыновей. Она никогда не дала бы ему развода, и моя мать относилась к этому с уважением. Все, чего она хотела, — вернуть папу домой.

Однако мой отец был не из тех людей, кто разбрасывается такими клятвами, не выполняя их. Даже если это был всего лишь символический жест, он хотел поблагодарить мою мать за все, что она для него сделала. И решил, что в его жизни только два человека, по-настоящему любящие его, — мама и я. В конечном счете мы были единственными, на кого он мог рассчитывать. Любовь и верность — вот и все, что имеет значение, не раз повторял он. Любовь и верность.

В его представлении он выжил лишь благодаря внимательной заботе моей матери и своей вере в Бога. Он искренне намеревался сдержать свое обещание перед обоими. Когда отец позвонил и попросил нас прилететь в Лос-Анджелес на День благодарения в ноябре 1981 года, ни одна из нас не заподозрила, что у него имелся тайный план.

— У меня есть для тебя сюрприз, — вот и все, что он сказал, посмеиваясь, моей матери.

Она терпеть не могла сюрпризов и опасалась худшего.

— Что ты затеял, Альдо?

— Если я тебе скажу, это уже не будет сюрпризом, верно?