Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Я знаю, что в те несколько месяцев он чувствовал себя осажденным со всех сторон. Родольфо и Васко уже не было в живых, Маурицио не заслуживал доверия, а бухгалтер моего отца, он же главный «режиссер», стоявший за трансферами денег, недавно скончался. Мои братья Роберто и Джорджо были так встревожены недавними событиями и возможными последствиями для них и их семей, что бомбардировали отца звонками из Италии днем и ночью.

Чем глубже IRS зарывалась в дела компании, тем тревожнее становились новости. Бухгалтеры официально утверждали, что папа имел доход всего в 100 тысяч долларов в год, но потом IRS обнаружила, что его дома в Палм-Бич и Беверли-Хиллз были оплачены офшорным предприятием. Это привело их к проверке консультационных и других выплат, которые в сумме давали миллионы и в которых они, по их утверждениям, тоже нашли «нарушения».

Поверенные отца продолжали сотрудничать с властями, избрав политику открытости везде, где было возможно. Компания подчинялась стандартным практикам бизнеса, уверял они, и никогда не совершала попыток ввести в заблуждение правительство США.

Нас с мамой не нужно было убеждать в том, что все, что предпринимал отец, делалось по совету его бухгалтеров, и он ни в коем случае не пошел бы на такой риск сознательно. Его адвокатская команда, в свою очередь, уверяла папу, что даже если будут найдены какие-то «непоследовательности», любые долги по налогам можно просто выплатить вместе со штрафом — на том дело и кончится. Они заявляли, что мой отец все равно сможет избежать реального содержания под стражей, несмотря на то что это было громкое дело, которым занимался амбициозный молодой прокурор по имени Рудольф Джулиани[79]. Мол, все, что ему нужно сделать, — это принять полную ответственность и оставаться в США до судебного заседания. «Мы выиграем дело, — говорили они ему, и я сама это слышала. — С вами все будет в порядке».

Отец делал все, что предлагали юристы. Он любил Америку и не испытывал никакого желания бежать в Италию, как обычный преступник, пусть даже именно об этом умоляла его моя мать:

— Давай вернемся в Рим, Альдо!

— Нет-нет, Бруна, — говорил он ей с улыбкой. — Об этом не может быть и речи.

Кроме того, перед ним стояло еще множество задач — не только в Америке, но и глобальных. Даже если у него когда-нибудь мелькала мысль уехать, он знал, что его решение — остаться в США и встретить последствия лицом к лицу — было правильным.

Однако у одного из советников отца было иное мнение, и он взял на себя смелость однажды вечером за ужином предупредить мою мать, что отец вполне может оказаться в тюрьме. Она настолько расстроилась, что папе пришлось прервать вечер и отвезти ее домой. Как только они остались наедине, она дала волю слезам:

— Тюрьма, Альдо?! Но тебе почти восемьдесят! Они ведь не могут посадить тебя в тюрьму, правда?

Он обнял ее и пообещал, что ничего подобного с ним не случится.

— Не волнуйся. Все будет хорошо.

Когда мама рассказала об этом мне, внутри у меня все сжалось.

— В тюрьму? — эхом повторила я. Этого я не могла даже вообразить. Мой отец был неуязвимым: хозяин собственной судьбы, который всегда исправлял ситуацию, когда та выходила из-под контроля, все держалось на нем. Не может быть, чтобы это происходило на самом деле!

Впервые с тех пор, как он ввел меня в состав исполнительного комитета, я полностью поняла преимущества этого поста. Мое присутствие в совете директоров требовалось, чтобы поддерживать любые предлагаемые им шаги и принимаемые решения. Это могло быть что угодно — от одобрения бюджета, выделяемого на новый магазин, до постановки целей продаж на грядущий квартал. Пусть я не всегда улавливала смысл или теряла нить технической или финансовой дискуссии (цифры никогда не были моим коньком), но если моему отцу когда-нибудь и нужны были союзники, то такой момент настал. Как и в вопросе с решениями, которые он стремился провести через совет; отец знал, что может рассчитывать на мою поддержку, но это не отменяло того факта, что он находился под чудовищным давлением.

Он мог «сохранять лицо» со мной и мамой дома, но на совете директоров я увидела ту его сторону, о которой прежде только слышала. Мой брат Джорджо оказался невольным объектом одной из худших папиных тирад. Даже не помню, что именно переполнило чашу терпения отца, но он внезапно вскочил на ноги и начал орать на Джорджо. Это был настоящий ураган, и его ярость потрясла меня. Всю мою жизнь он казался уравновешенным и сдержанным! Видеть его таким, со вздутыми венами на шее, с багровым лицом, извергающего оскорбления, было не слишком приятно. Внутренне я молила его остановиться.