Военный дневник. Год второй

А еще обращает на себя внимание длительный конфликт его с КГБ. Это именно конфликт: его преследовали, причем и при жизни, и, как известно, после смерти. А если учесть, что Ефремов был по взглядам ортодоксом, все время критиковал Запад, то… Что-то там нечисто. Но не воспринимать же всерьез версию, будто отважные чекисты верили в подмену Ефремова Джеймсом Бондом!

25 ОКТЯБРЯ (609 ДЕНЬ)

Утром показалось, что слышу звуки разрывов. Нет, это не у нас, но по области ударили. Сильный обстрел Херсона. Среди некрологов сообщение о гибели преподавателя ХНУ. Его не знал, он с компьютерного факультета.

* * *

На улице — все серое, скучно, тоскливо даже. Из тумана выныривает крыса на ходулях, упакована в синюю попону, веревка сзади. Собака?

А кошачье семейство явно голодное, пока еду накладывал, прямо по мне ползали.

* * *

Понимаю, насколько не хочется писать ничего художественного. Ничего! Совсем!

* * *

Горел рынок, как я понимаю, Барабашова. Неподалеку начали сносить разрушенный дом, который начальство хотело сохранить в качестве памятника. Жители запротестовали, и правильно. В качестве памятника надо сохранить разрушенный Кремль.

* * *

«Лезвие бриты» Ивана Ефремова я прочитал в пятнадцать лет, и книга произвела на меня очень сильное впечатление. Еще лет через пятнадцать меня предупредили: не вздумай перечитывать — все испортишь. Действительно, во второй раз изречения доктора Гирина воспринимались совсем иначе. Но в целом ощущение не стало хуже. Однако следует помнить, что книга писалась все-таки не для подростков.

Вместе с тем, даже в первый раз, кое-что удивило. Прежде всего смакование образа Большой Женщины. Именно смакование, даже с уже намечающейся струйкой слюны у рта. Ефремова уже повело. Возможно, он даже не обратил на это внимания. Как ни странно, мне, подростку, такое не слишком понравилось. Мешало! Не о том книга, не о смаковании большого тела Большой Женщины. Во всяком случае, мне так казалось.

Большая сильная женщина. Скульптура Конёнкова, упоминавшаяся в романе.

Прототип героини (Барбара Квятковская-Ласс), если верить автору.

Через много лет увидел фотографию прообраза той самой Большой. Ну, ничего особенного, я бы даже внимания не обратил.

«Сердце Змеи» не было случайностью.

Кстати, мне кажется, Ефремов допустил чисто фонетическую ошибку, дав индийской красавице имя Тиллоттама. У меня мгновенно возникла ассоциация с черепахой Тортилой. Думаю, не у одного меня.

* * *

Дождь, дождь, дождь… Настоящий, осенний, хоть в школьную хрестоматию. Совершенно не восхищаюсь, но что есть, то есть. Правда, огни машин сквозь серую дымку смотрятся даже романтично. Импрессионизм!

Дождь дождем, но кофе все-таки выпил. Не слишком много радостей в жизни.

* * *

А вот прототип доктора Гирина из «Лезвия бритвы» всем хорош. Анатом Алексей Петрович Быстров, отчасти еще и палеонтолог. Достаточно в лицо взглянуть…

Одна деталь из его биографии. «Не прекратил научную деятельность: за годы войны исследовано 4,5 тысяч человеческих черепов».

К такому лучше не попадать!

Вот такой герой.

А это, как я понимаю, идеальный человек по доктору Быстрову. А если ночью приснится. Подкрадывается все ближе, ближе…

* * *

А тем временем Маяковский…

Есенин просто хотел быть первым. Прежде всего, первым поэтом. Вначале в России, потом и в мире. В России, считал он — уже, в мире — Дункан поможет. Так он думал, правда, не слишком долго.

Маяковский же хотел признания от власти. И не просто признания. Вначале, еще небитый, он надеялся, что ему разрешат покомандовать всем искусством. Чтобы Зимний — фабрикой макаронной, чтобы классиков — с парохода. И чтобы приказы регулярно отдавать.

В конце 1917-го, когда пришлось бежать из Москвы в Питер от ареста, он уже что-то понял. Но не проникся. Решил, что власть не осознала его таланта и величия, надо напомнить.

Попросился обратно в партию — не взяли.

Написал нужную вроде бы пьесу («Мистерия») — приняли не очень, даже совсем не очень. Написал про Ивана (150 000) — нарвался на гнев самого Ленина. Но так и не понял.

В незаконченной поэме (которая про Интернационалы) начал диктовать планы Центральному комитету РКП (б). Вот тут ему, кажется, все объяснили, пусть и не вслух. Больше он ЦК ничего не указывал.

Оставалось одно — писать то, что начальству нравится. А стихи Маяковского начальству совершенно не нравились, разве что Луначарскому, и то не всегда. Троцкий читал, но без особого энтузиазма.

Была еще одна серьезная проблема.

26 ОКТЯБРЯ (610 ДЕНЬ)

День рождения деда. День рождения моей давней знакомой.

В такой день хотелось бы солнца, но за окном пока уже привычная серость.

Сообщают, что за ночь обстрелов было относительно немного, но по Херсону опять ударили, обстреляли пограничные районы на севере. Война постоянно напоминает о себе.

А в Харькове молодежь наелась таблеток, стала резать себе вены. Кто-то даже помер. Закон Дарвина действует. Надо ли таких жалеть?

* * *

На улице… Солнце? Да где там! Дождь, дождь…

В подъезде — дым и пар, из дыма появляются темные фигуры… Да, пытаются наладить отопление. Ну, поглядим.