Воин Доброй Удачи

Друз поймал себя на том, что гадает, куда же поведет нелюдя эта каша гнилых воспоминаний. Неужели он будет говорить о далекой древности? О Первом Апокалипсисе? Или он будет говорить о временах, когда пять племен людей все еще бродили по пустошам Эанны, возможно, давая ключ к его истинной личности?

Он опустил глаза и, моргая, уставился на свои руки, на покрытые струпьями костяшки пальцев, на грязь, темнеющую в складках кожи. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз задавал этот вопрос?

Когда он успел забыть об этом?

– Здесь люди истекали кровью, – сказал Клирик со своей жуткой вершины. – Люди с криками наклонялись к своим щитам.

Сколько же времени прошло с тех пор, как Акхеймион в последний раз… беспокоился о чем-нибудь? Даже сейчас он чувствовал, как оно бурлит в нем – поражение и распад, сокрушительное смирение. И внутренний голос шептал ему, спрашивая: «О чем тут беспокоиться?»

– Такие хрупкие, такие смертные, – продолжал древний ишрой, – и все же они бросались перед косящей их случайностью, отдавали свои души извращениям судьбы.

Весь мир казался сгоревшим костром. Вся слава исчезла, растворившись в шипении угасающих углей. Вся надежда скручивалась в дымное забвение. Мир становился всего лишь фарсом. Мир без будущего, который можно было бы захватить.

– Собаки роются в мусоре, – взывал нелюдь. – Волки гоняются за ожеребившейся кобылой, за старыми и слабыми. Даже лев боится стать добычей в чьих-нибудь когтях. Только мы с вами знаем, какое это безумие – война. Люди и нелюди. Только мы преследуем то, от чего убегают львы.

И кто он такой, Друз Акхеймион, чтобы думать, что может схватить судьбу, пригвоздить ее к полу своего ненавистного стремления? Кто он такой, как не жалкий дурак с разбитым сердцем?

– Мы умираем за то, что знаем, – гремел нелюдь, – и ничего не знаем! Поколения нагромождались друг на друга, швыряясь жизнями ради корыстных догадок, убивая народы во имя невежества и заблуждений.

Сесватха? Неужели это тот, кем Друз был в своих Снах? Воплощение древнего героя?

– Мы называем нашу жадность справедливостью! Мы называем наши грязные руки божественными! Мы наносим удары во имя алчности и тщеславия, и…

– Достаточно! – закричал капитан на сияющую фигуру в вышине. Если не считать Клирика, он один стоял, обдуваемый ветром, в гниющей тунике под собранными из разных деталей доспехами. – Некоторые войны священны, – проскрежетал он кровожадным голосом. – Некоторые войны… они святы.

Нелюдь посмотрел на него со своей вершины, моргнув один раз, прежде чем отвернуться от его разъяренного вида. Он спустился с груды шранков, сделав лестницу из голов и туловищ, а затем спрыгнул в пыль с грацией льва.

– Да, – сказал он, расправляя плечи и выпрямляясь во весь рост. Тени мертвецов падали на его голые ноги. – Достаточно.

Небо потемнело. В воздухе витал запах пыли и смерти. Нелюдь потянулся к кожаному мешочку, который висел на его голом бедре.

«Да!» – закричало что-то внутри старого волшебника, что-то, что наклонилось вперед вместе с его собственными плечами, затопило его рот его же собственной слюной. Подтверждая свою актуальность.

«Да! Это все, что имеет значение. Все тревоги уйдут сами собой. Они. Уйдут. Прочь. А если нет, то придет ясность – да! Ясность. Ясность придет, ясность, необходимая для честного рассмотрения этих вопросов. Придет. Ну же, старина! Вон из этой грязи!»

Духи животных обитают в каждой душе, вот почему человек может заниматься одним делом, оставаясь бдительным для другого, вот почему он может беседовать со своим ближним, вожделея свою жену. В этот момент Клирик был всем, что существовало в мире. Инкариол, дикий, темный и даже святой. Слово, к которому, казалось, обращалась молитва самого творения. Гвоздь Небес сверкал над его головой – корона, которую могла подарить только Сотня. И это было так же естественно, как и неизбежно, потому что он управлял своими спутниками так же, как луна управляет приливами и отливами, как солнце управляет полями…

Абсолют. Как отец среди своих детей.

Одному за другим он давал квирри сидящим скальперам, и Акхеймион наблюдал за ними, склонившись в завистливом ожидании. В ритуале была какая-то близость. Это было прикосновение.

Это была интимность, почти слияние, железная вера в то, что приближающиеся руки не будут бить или душить. Акхеймион смотрел, как почти обнаженная фигура нависла над Мимарой, сидевшей рядом с ним, как она подняла губы в нетерпеливом согласии. Почерневший палец скользнул по желобку ее языка и глубоко вошел в рот. Она напряглась и в блаженстве расправила плечи. Впервые маг обратил внимание на выпуклость ее живота…

Беременна? Неужели она беременна? Но…

«Да! – воскликнул голос его души. – Простота! Тебе нужна простота, чтобы честно обдумать сложности!»