Воин-монах на престоле

17 июня 362 года во всех городах империи «потомков Ромула» был оглашен указ, или закон севаста Юлиана, казавшийся на первый взгляд сам по себе довольно безобидным, но представлявший собой в действительности форменное, а не только формальное, объявление войны христианству. Закон ограничивался предписанием, согласно которому для занятия должности преподавателя в системе государственного школьного образования требовалось подтверждение «нравственной пригодности» кандидата на эту должность декретом муниципального сената (учебные заведения имелись лишь в городах, а не в сельской местности). «Все, – говорилось в указе, – кто собирается чему-либо учить, должны быть доброго поведения и не иметь в душе направления, несогласного с государственным». Под государственным направлением надо, конечно, подразумевалось традиционное направление, которого придерживался сам август-эллинист. Для обретения юридической силы этот декрет должен был, во-первых, быть принят единогласно всеми руководящими членами курии, а во-вторых – повсеместно – за исключением «Вечного Города» – Рима на Тибре – нуждался в утверждении самим севастом Юлианом. Изданный одновременно циркуляр, содержавший описание механизма претворения указа в жизнь, разъяснял, что именно август Юлиан понимал под «нравственной пригодностью». Обратив себе на пользу недавние нападки христианских апологетов на языческую литературу, император-реформатор резко выступил против «нечестивых галилеян», относящихся, с его точки зрения, к исполненной священной символики «родноверческой» мифологии, как к глупым сказкам, бредням и побасенкам. Объявив недопустимой дерзостью использование учителями-«галилеянами» в учебном процессе произведений классических (то есть, с их точки зрения – языческих и потому не достойных ни малейшего уважения) авторов. По его, августа Юлиана, убеждению воспитание подрастающего поколения может и должно быть доверено лишь учителям, чья нравственность и честность не подлежат ни малейшему сомнению. Между тем, не только нелогично, но и нечестно и потому – безнравственно восхищаться литературными красотами произведений Гомера или Гесиода, считая их в действительности, в глубине своей запятнанной двуличием души, лишь хитросплетением дьявольских вымыслов. Люди, ведущие себя подобным образом, то есть торгующие своими убеждениями за пригорошню драхм[180], недостойны учить и воспитывать римскую молодежь. Нет «двоемыслию» в наших училищах – кузницах кадров для нашей хранимой богами империи!!!

По утверждению севаста Юлиана, до его воцарения существовало немало причин, препятствовавших верующим (язычникам) посещать храмы (языческих богов). Если кто-либо (из язычников) скрывал свое истинное (почтительное) отношение к богам, подобное двуличное и «двоемысленное» поведение было простительным, по причине грозивших (скрывающим это отношение тайным «родноверам») со всех сторон (то есть – со стороны органов государственной власти, штатных имперских агентов и внештатных доносителей – соседей, сослуживцев и «друзей») опасностей. Однако теперь, после того, как эти боги возвратили «нам» (то есть василевсу Юлиану и всем его подданным) свободу (поклоняться каждому своим богам открыто), или, говоря по-современному – свободу совести – августу представляется нелепым учить людей почитать то, во что сам не веришь. И, коль скоро поступающие столь нелепым образом люди (то есть учителя-христиане) восхваляют на своих уроках авторов (языческих поэтов – В. А.), толкованиями сочинений которых они занимаются со своими учениками, в чьих глазах предстают проповедниками взглядов этих языческих авторов, как мудрецов, достойных почтения и подражания, им следовало бы для начала попытаться подражать этим восхваляемым ими мудрецам в благочестивом отношении к богам. Если же христиане-педагоги убеждены в обратном, полагая, что поэты, чьи сочинения и, соответственно, взгляды они излагают и истолковывают своим ученикам, заблуждались на счет достойных величайшего почтения существ («отеческих» богов, в действительности, по их, христиан-педагогов, мнению, не существующих, а лишь порожденных буйною фантазией поэтов седой языческой древности), то им следует, покинув общеобразовательные школы, идти в церкви «галилеян», чтобы заняться там истолкованием не произведений чуждого их вере, совести и внутренним убеждениям идолополоннического лжеименного знания, а текстов евангелий от Матфея или от Луки. «Галилеяне» придерживались мнения, что не следует, дабы не «оскверниться», прикасаться ни к чему «идоложертвенному», то есть ни каким дарам, принесенным язычниками в жертву богам, в которых «галилеяне» не верили? Август Юлиан, готовый согласиться с их вполне законным правом придерживаться этого убеждения, желал, однако, «очистить от скверны» также их уши и языки, дабы они не имели ничего общего со всем тем, к чему сам император Юлиан желал бы всегда быть причастным вместе с теми, кто мыслил так же, как он, и делал то, что было ему дорого.